№ 8 (123) 2018г.

P. I. SMIRNOV:
CHANGING THE VALUE BASES OF INTERNATIONAL LAW: NEED AND OPPORTUNITY

Interview with Ph.D. in Philosophy, Professor Smirnov Petr Ivanovich.

Визитная карточка:

Смирнов Петр Иванович - доктор философских наук, профессор.

Родился в 1942 году в деревне Кривошеево Пеновского района Великолукской (ныне Тверской) об­ласти.

1959-1972 гг. - работа на разных должностях и учеба на Философском факультете Ленинградского государственного университета (перерыв в 1964-1967 гг. в связи со службой в Советской Армии).

1973-1995 гг. - младший научный сотрудник, научный сотрудник, старший научный сотрудник в Научно-исследовательском ин­ституте комплексных социальных исследований ЛГУ (СПбГУ). С 1988 года сочетал исследовательскую деятельность в институте с преподаванием на факультете социологии ЛГУ.

В 1988 году защитил диссертацию на ученую степень кандидата философских наук по теме «Неформальные нормы как регулятор деятельности специалиста с высшим образованием».

В 1995 году защитил диссертацию на ученую степень доктора философских наук по теме «Ценностные основания общества: кон­цепция исследования».

После защиты докторской диссертации перешел на преподавательскую деятельность, читая курсы по общей социологии, социоло­гии личности, моделированию социальной эволюции, социологии российского общества и другим дисциплинам в Санкт-Петербургском государственном университете и других вузах Санкт-Петербурга. Одновременно занимался исследованиями в сфере теоретической со­циологии по проблемам гносеологических основ познания общества, теории взаимодействия личности и общества, эволюции общества, эволюции российской цивилизации.

1995-1997 гг. - доцент, профессор Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов.

С 2001 г. - профессор кафедры теории и истории социологии Санкт-Петербургского государственного университета.

П. И. Смирнов - член Международной Социологической Ассоциации (ISA), член Российского общества социологов и других социоло­гических ассоциаций, член Российского философского общества, Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации.

Опубликовал более двухсот научных работ, в том числе, монографии, учебники и учебные пособия.

Важнейшие публикации:

1. Россия и русские: характер народа и судьбы страны. 2-е изд. - СПб.: Изд-во «Санкт-Петербургская панорама», 2001. Соавтор - А. О. Бороноев.
2. Слово о России: Беседы о российской цивилизации. - СПб.: Химиздат, 2004. - 324 с.
3. Социология личности. Учебное пособие. Изд. 2-е. - СПб.: СПбГИПСР, 2007. - 472 с.
4. Социология. Введение в проблемы познания общества. Учебное пособие для системы образования взрослых / под ред. П.И. Смирнова.
5. Управление эволюцией общества: необходимость, средства, ориентир. - Saarbrucken: LAP Lambert Academic Publishing, 2012. - 364 с.
6. Возможно ли возрождение и обновление позитивизма в теоретической социологии // Социологические исследования. - 2017. - № 3.
7. Самопознание общества. Метод, средства, результаты. - Москва: ЛитРес: Самиздат, 2018. - 246 с./ selfpub.ru

************************************************************
- Уважаемый Петр Иванович, главный разговор в ин­тервью пойдет об изменении ценностных основ междуна­родного права, на чем Вы настаиваете в ряде публикаций и выступлений перед научной общественностью. Но прежде хотелось бы уточнить, как сложился Ваш интерес к аксио­логии, а также самые общие принципы Вашей научной по­зиции. Вы - известный исследователь в сфере аксиологии, но некоторые Ваши взгляды кажутся чрезмерно радикальными и могут вызвать обоснованное сомнение или недоумение.

Так, Вы предлагаете строить теоретические модели обще­ственных явлений, используя только понятие «ценность», не обращая внимания на понятие «потребность». Как Вы «дошли до жизни такой»? Неужели при исследовании обще­ства можно обойтись без этой ключевой категории в учениях всех экономистов? Почему Вы придаете понятию «ценность» столь важную роль в теоретической социологии?

- Сразу подчеркну, что в рамках подхода, условно назван­ного «деятельностно-ценностным», общество (как человек и биосфера) являются системами субъектного типа, т.е. несамо­достаточными, не способными существовать без потребления окружающего мира. Поэтому без категории «потребность» целостное и адекватное описание общественных явлений и процессов невозможно. Однако существует возможность опи­сывать их достаточно адекватным (пусть грубым) образом, опираясь на понятие «ценность», ради простоты получаемых теоретических моделей. Как реализовать эту возможность, я скажу чуть позже, но прежде несколько слов о формировании моих представлений о ценности как фундаментальной катего­рии социологии.

Российские обществоведы старшего поколения помнят имена В. П. Тугаринова, О. Г Дробницкого, В. А Ядова и др., возрождавших аксиологическую проблематику в отечествен­ном обществоведении. На меня лично произвела в свое время сильное впечатление книга В. П. Тугаринова «Теория ценно­стей в марксизме» (Л., 1968 г.). Не потому, что я принял его концепцию ценностей, но потому, что в книге я обнаружил новое для меня тогда понятие «ценность» и скорее интуитивно почувствовал его познавательную мощь. После длительного господства в наших общественных науках сугубо марксистской категории «потребность» (до революции аксиологическая проблематика в России успешно разрабатывалась) для меня книга Тугаринова послужила толчком к изменению мировоз­зренческих позиций.

Мой интерес к понятию «ценность» стимулировала также работа в НИИ комплексных социальных исследований ЛГУ. В институте была лаборатория, руководимая Е. Э Смирновой, где изучалась деятельность специалистов с высшим образова­нием с целью последующего моделирования этой деятельно­сти. Получаемые модели предназначались (и использовались) для прогнозирования и переориентации учебного процесса в вузе в нужном направлении. В коллективе лаборатории раз­рабатывались конкретные методики для выявления ценностей специалистов, которые строились на основе методологии эм­пирических исследований ценностей В.А. Ядова (методологии американского аксиолога М. Рокича, адаптированной для из­учения ценностей советского общества).

Помимо непосредственного эмпирического изучения ценностей специалистов, интерес к понятию «ценность» сти­мулировался еще рядом обстоятельств.

В лаборатории я занимался изучением неформальных норм как регуляторов деятельности, и мне потребовалось сформировать общее представление о норме как устойчивом, императивном и субъективном образце поведения. Понятие «ценность», наряду с понятиями «алгоритм» и «санкция» оказалось одним из элементов понятия «норма». Ценности, являясь целями норм, данными раз и навсегда, придают им устойчивость.

Кроме того, понятие «ценность» потребовалось для ос­мысления тогдашней марксисткой трактовки личности как социальной сущности (социального начала) человека. Непо­нятно было, из чего складывается эта сущность? Сделать шаг в конкретизации представлений об упомянутом социальном начале мне помогла популярная в то время книга И.С. Кона «Социология личности», в которой личность трактовалась как совокупность или единство социальных ролей. Сама же роль могла быть истолкована как специализированный вид деятельности (врача, отца, гражданина и пр.). Естественно, возникал вопрос (поставленный в свое время А. Инкельсом) о группе стандартных понятий, пригодных для описания роли. В их число вошло, наряду с понятиями «мастерство» и «пол­номочия», понятие «ценность». При этом ценности оказались «стержнями», наиболее устойчивыми компонентами социаль­ных ролей, из которых складывается ценностное ядро лично­сти. Личность же, в социологической трактовке, оказывалась деятелем, носителем особого комплекса специализированных видов деятельности.

Существенным обстоятельством оказалось также то, что, занимаясь анализом многочисленных определений понятия «ценность», я встретил фундаментальное для теоретической социологии положение о том, что ценности лежат в основе социальных систем. Это положение (условно говоря, линия Аристотеля - Парсонса), противоречило привычному для меня тезису, что в основе общества лежат потребности (услов­но говоря, линия Платона - Маркса). Это открывало для меня новые перспективы в познании общества.

Поначалу мысль о ценностях как основе общества была воспринята мной некритически. Я даже попытался провести ее в своей докторской диссертации о ценностных основаниях общества. Опираясь на утверждение о социальной значимо­сти как основной ценности личности, в ней я теоретически построил типологию фундаментальных ценностей общества. Далее эту типологию я использовал для описания эволюции общества, учета специфики российского общества по сравне­нию с европейским и т.д.

Сейчас я придерживаюсь несколько иной, уточненной, позиции. Суть ее в том, что обе категории - потребность и ценность - необходимо (можно и нужно) использовать для теоретического описания общества. Общество не может суще­ствовать без удовлетворения потребностей. Однако и ценно­сти являются важнейшими стимулами человеческого поведе­ния (деятельности), придавая ему (ей) субъективно заданный смысл, свободно задаваемый человеком самому себе. Учиты­вая всевозрастающую мощь человеческой деятельности, ос­нова которой научно-технический прогресс, человечество об­ретает способность тратить все большую долю этой мощи не на удовлетворение потребностей, а на достижение ценностей. Причем сам процесс удовлетворения потребностей может стать для человека ценностью. Известно, римляне опорожня­ли свои желудки, чтобы снова возлечь к трапезе (видимо, для получения новых вкусовых впечатлений и продолжения обще­ния). Ныне аналогичной ценностью стал пресловутый шопинг - покупка, в общем-то, ненужных вещей. Но в теоретическом отношении интереснее то, что увеличение упомянутой доли позволяет строить пусть грубые, но, в целом, достаточно адек­ватные и простые теоретические описания (модели) социаль­ных систем, используя понятие «ценность», временно забывая понятие «потребность. Простота же модели крайне важна, чтобы понять главные тенденции в эволюции общества, его проблемы и т.п.

Теперь несколько слов об определении понятия «цен­ность». Каждый, кто интересовался проблемой определения понятий в общественных науках, сталкивался с неопределенно большим количеством определений любого из них. Понятие «ценность» не представляет в этом смысле исключения. Глав­ный недостаток практически всех определений тот, что обыч­но пытаются дать некое универсальное определение пригод­ное на все случаи жизни.

Представляется более правильным давать определение любого понятия в рамках некой концепции и в комплек­се с другими понятиями. В рамках подхода деятельностно­ценностного (авторы А. О. Бороноев, Ю. М. Письмак, П. И. Смирнов) ценность понимается как один из регуляторов де­ятельности, точнее, как ее стимул (вторым классом стимулов выступают потребности). Соответственно, ценностью считает­ся любое материальное или идеальное явление, ради которого (обладания, сохранения, создания) человек предпринимает усилия. Главное отличие от потребностей то, что ценности выбираются человеком относительно свободно. Кроме того, ценности способны придавать человеку смысл существова­ния, поэтому они долговременные стимулы, в отличие от по­требностей (удовлетворение потребности на время снимает ее стимулирующую силу). По-видимому, подобное понимание ценности соответствует ее общему пониманию в обыденной речи, да и в научных текстах (иначе тексты были бы вообще непонятны).

Два дополнительных замечания относительно данного определения понятия «ценность».

Во-первых, оно соответствует толкованию понятия «бла­го», которое дал Аристотель. По его мнению, благом являет­ся то, для чего все делается, в частности, для военачалия это победа, для врачевания - здоровье, для строительства - дом и т.д. Аристотель ввел также представление о двух классах благ: благах совершенных, конечных, и благах-средствах. Сейчас мы назвали бы эти классы благ терминальными и инструменталь­ными ценностями (но словесные оболочки нас не должны сму­щать).

Во-вторых, просто удивительно (и печально), до чего не­лепые определения ценностей можно встретить у нынешних «классиков» социологии. В частности, Н. Смелзер, известный американский социолог, определяет ценности как «обще­принятые убеждения относительно целей, к которым должен стремиться человек». Нелепо это определение по трем причи­нам, две из которых очевидны: 1) нелепо, что ценности должны быть общеприняты, 2) а раз они не общеприняты, то и человек не обязан к ним стремиться: он свободен в выборе ценностей. Третья причина состоит в том, что Смелзер влечет читателя по пути «аксиологического солипсизма» (видимо, у англосаксов стремление к солипсизму в крови, если вспомнить епископа Беркли, которого в свое время критиковал В. И. Ленин). Ведь если ценности суть убеждения, т.е. продукты человеческого сознания, то ценностные ориентации замыкаются на них и не могут выйти во внешний мир. Следовательно, нет внешних по отношению к человеку ценностей, к которым он может стремиться. Печально же то, что в ряде наших учебников и учебных пособий воспроизводится это нелепое утверждение. Впрочем, некритическое восприятие и трансдукция западных текстов ныне нормальное явление в нашем обществоведении. Неужели все, что написано на Западе - истина в последней ин­станции?

-      Петр Иванович, Ваша общая позиция относительно ценностей более или менее ясна. Но наш журнал носит подзаголовок «юридический». Как Вы соотносите аксио­логическую проблематику с проблемами права?

-      Оба класса проблем связаны самым тесным образом, обычно люди их соотносят интуитивно, но можно дополни­тельно уточнить и прояснить их взаимосвязь ссылкой на эмпи­рическое наблюдение и рядом теоретических доводов.

Эмпирически эта связь подтверждается тем, что в фунда­ментальных правовых документах достаточно явно указывают­ся ценности, на защиту которых направлена правовая система, формируемая тем или иным документом.

В системе международного права основополагающим до­кументом является Устав ООН, и в его Преамбуле перечисле­ны ценности, защищать которые обязуются государства-чле­ны Организации. К их числу относятся мир, права человека, равноправие мужчин и женщин, равенство больших и малых наций, справедливость, социальный прогресс и т.п. Нельзя сказать, что перечисленный в Уставе набор ценностей хорошо продуман и представляет собой стройную систему, но очевид­но стремление тогдашних правоведов (и государственных де­ятелей) обосновать ссылкой на них принятые государствами принципы и нормы международного права.

Аналогичная позиция видна и в нынешней Конституции Российской Федерации, во второй статье которой высшей цен­ностью объявлены человек, его права и свободы. Именно их обязано защищать государство. Для национального государ­ства эта статья является, мягко говоря, неудачной, но очевидно также стремление ее составителей обосновать ссылкой на цен­ности всю последующую систему правовых норм.

Что касается теоретических аргументов, то в качестве их основы может выступить трехкомпонентная концепция со­циальной роли, кратко изложенная выше. Три ее компонента - ценности, мастерство и полномочия - вошли в нее не слу­чайно. В них отражены важнейшие явления нашего мира, а их наличие у носителя роли позволяет выполнить ее на при­емлемом уровне.

Через ценности осуществляется нравственная связь че­ловека и общества. Совокупность всех ролевых ценностей всех деятелей образует основу общественной морали, с од­ной стороны, а с другой, социальные роли, носителем кото­рых является данный деятель, формируют ценностное ядро личности. Наша интуитивная нравственная оценка соответ­ствия поведения человека той социальной роли, носителем которой он является, может быть выражена эпитетом «насто­ящий» (настоящий солдат, ученый, врач и т.п.). В то же вре­мя, поскольку ценности разных ролей различны, у человека появляется возможность свободного нравственного выбора, который носит нередко драматичный и даже трагедийный характер. Большинство трагедий (реальных и театральных) построено на том, что человеку приходится выбирать между несовместимыми ценностями, жизненно важными для него.

Мастерство как компонент роли слагается из двух состав­ляющих - природных способностей и знаний, умений и на­выков, передающихся социально, через обучение. Природные задатки можно не рассматривать в этом компоненте, огра­ничившись утверждением, что любой человек со средними способностями может выполнять любую социальную роль на приемлемом уровне. Но вот в знаниях, умениях и навыках отражен окружающий человека мир. На их основе строятся «технологии» выполнения социальной роли. Опираясь на них, можно оценить эффективность действий носителя социаль­ной роли, а также его самого («профессионал», «халтурщик»).

Полномочия (юристы трактуют их как совокупность прав и обязанностей) имеют своим источником общество. Через них оно направляет деятельность человека в нужном направ­лении для создания или сохранения ценностей, нужных обще­ству. Важные социальные роли сопровождаются принятием торжественной клятвы (присяги), в которых также обозначе­ны ролевые ценности. В присяге Президента России указаны пресловутые права и свободы человека, Конституция Россий­ской Федерации, суверенитет и независимость, безопасность и целостность государства, народ. Любопытно, что в тексте при­сяги Президента США в качестве ценности указана лишь Кон­ституция США. Ни о каком человеке и гражданине, их правах и свободах, речи нет.

В целом же можно сказать, что ценностная проблематика самым тесным образом связана с проблемами права, ибо цен­ности общества оказываются в основе его правовой системы, ролевые ценности - в основе ролевых полномочий.

-      Можно согласиться: между ценностями и правом существует тесная взаимосвязь. Но в Ваших высказыва­ниях звучит явный скепсис по поводу ценностных основ правовой системы Российской Федерации и даже систе­мы международного права. Вы можете пояснить, чем он обусловлен? Скепсис в науке может иметь место, но нужны веские основания, чтобы проявлять его по поводу устоявшихся представлений. Каковы они?

-      Свой скепсис относительно ценностной основы систе­мы права в Российской Федерации я высказал в моей статье о формировании общероссийской идентичности, помещенной в Вашем журнале (2018. № 3. С. 247-251).

Главные критические замечания состоят в следующем. Во- первых, объявление в Конституции национального государства человека с его правами высшей ценностью подрывает правовой суверенитет государства. Поскольку абсолютное соблюдение прав и свобод человека невозможно в любом государстве, госу­дарства-соперники, спекулируя на этих правах, всегда найдут повод для вмешательства во внутренние дела, информацион­ной войны и пр. для достижения нужных им целей. Во-вторых, это признание, без уточнения основных структур его природы, подрывает основы общественной морали, ибо влечет вседозво­ленность (но об этом будет сказано подробнее при рассмотре­нии ценностных основ международного права).

В полиэтническом национальном государстве, каковым является Российская Федерация, высшей ценностью должен быть признан его гражданин как природное, социальное и духовное существо (и весь народ России). Государство долж­но создавать условия для оптимального развития этих сторон каждого гражданина России и всей полиэтнической россий­ской нации в целом. Создание этих условий можно считать основным национальным интересом Российской Федерации, а воплощение его в жизни должно способствовать укреплению общероссийской национальной (гражданской) идентичности. Общий интерес - мощный фактор укрепления идентичности любой группы.

-      Петр Иванович, Ваши критические замечания и предложения относительно ценностной основы право­вой системы Российской Федерации заслуживают внима­ния хотя бы как серьезный повод для научной дискуссии. Но почему ценности, указанные в Преамбуле к Уставу ООН, Вы также подвергаете критике? Разве для их сохра­нения не требуются забота, внимание и усилия со сторо­ны всех государств?

- Бесспорно, как целевые (мир, человек с его правами, большие и малые нации с равенством их прав и др.), так и ин­струментальные (справедливость, социальный прогресс, тер­пимость в конфликтных ситуациях и др.) являются нужными, важными ценностями, требующими усилий для их сохране­ния. Их закрепление в Уставе вполне понятно в историческом контексте создания ООН. Человечеству, пережившему за чет­верть века две страшные мировые войны, узнавшему об ужа­сах нацистских концлагерей, страстно хотелось навсегда изба­виться от подобных бедствий. Следует отнестись с глубоким уважением к тогдашним государственным деятелям, попытав­шимся выразить и закрепить стремление человечества к миру и безопасности. Однако есть ряд обстоятельств, ставящих под сомнение адекватность этих ценностей как основы междуна­родного права в современном мире. Важнейшие из них сле­дующие.

Во-первых, перечисленные ценности были приняты по соображениям здравого смысла без должной научной и логи­ческой проработки.

Во-вторых, большинство перечисленных ценностей являются инструментальными: права человека, равноправие наций, спра­ведливость в отношениях между государствами и прочие - это лишь некоторые свойства, условия или принципы взаимоотно­шений различных субъектов права (человека, нации, государства).

В-третьих, и это главное, человек с его правами был объ­явлен высшей ценностью в идеологии западных стран. При­чем правам человека отводилась роль основы международно­го правопорядка, навязываемого США и их союзниками. Под лозунгом их защиты устраивались «цветные» и «цветочные» революции, осуществлялись агрессивные действия против от­дельных стран, а также попытки их изоляции в международ­ных отношениях и создания негативного образа в мировом общественном мнении и т.д. Реально же защита пресловутых прав была идеологическим прикрытием корыстных геополи­тических интересов ведущих кругов Запада.

Возведение западными идеологами и политиками чело­века в качестве высшей ценности (выражение права человека - не вполне точное ее отражение) подготовлено длительным ду­ховным развитием западного общества. С эпохи Возрождения в его философии, литературе, праве эта ценность исподволь утверждалась в качестве высшей. Решающий перелом в соци­альном устройстве европейских стран на основе этой ценности произошел после Великой Французской революции.

Суть ее состояла не в том, что после нее ведущей полити­ческой силой стала буржуазии, сменив дворянство, не в крова­вом якобинском терроре и не в агрессивных войнах Бонапарта. Суть революции в том, что, по мысли Тютчева, человеческое «я» было возведено в политическое и общественное право и стремилось в силу этого права, овладеть обществом. Выража­ясь языком аксиологии, ценность «личность» (человек) стала доминировать над ценностью «общество».

В западных странах, в результате, сложилась крайне опас­ная ситуация, когда часть оказалась выше целого. Это ситуация раковой опухоли, в которой составляющие ее клетки самопро­извольно размножаются, выйдя из-под контроля организма.

-      То, что Вы сейчас сказали, звучит правдоподобно, но несколько абстрактно. Не могли ли бы Вы привести более конкретные аргументы, чтобы обосновать необхо­димость замены ценности «человек» как основы междуна­родного права другой ценностью? Какой?

-      Два обстоятельства нужно учитывать при обосновании необходимости этой замены.

Во-первых, уточню понимание социальной значимости как основной ценности личности. Социальная значимость оз­начает способность человека оказывать воздействие на ход со­бытий в обществе. Люди стремятся к ней, избегая социального ничтожества. Но стремятся они не к абстрактной значимости, а к ценностям, в которых она воплощается (ее модусам), и до­ступным им на уровне обыденного сознания. Основные моду­сы - власть, богатство, слава, святость, мастерство, хозяйство, знание. Есть и другие, но о них можно пока забыть. Имеется еще ценность «удовольствие», которое свойственно человеку как животному, его тоже надо учитывать.

Во-вторых, нужно помнить, что человек - сложное су­щество, микрокосм. Его отдельные стороны (природная, со­циальная и духовная) не обязательно находятся в гармонии между собой. А в современном западном обществе явно воз­обладали природная и социальная стороны этой природы. Их господство над стороной духовной (с учетом всевозрастающей мощи человеческой деятельности) явилось глубинной при­чиной глобальных проблем, нерешенность которых угрожает существованию человечества.

Так, доминирование природной стороны, теснейшим образом связанной с чувственным удовольствием, привело к сексуальной революции, распространению наркотиков, сни­жению уровня массовой культуры и т.д. Стремление к удо­вольствию сказывается и на демографической ситуации в западных странах. Культ удовольствия в немалой степени сти­мулируется и главной целью производства в обществе рыноч­ного типа - получением прибыли.

Доминирование социальной стороны влечет экологиче­скую проблему. В западном обществе наиболее привлекатель­ными ценностями, через которые люди утверждают себя в обществе, являются богатство и хозяйство, которые для своего воплощения требуют материальных ресурсов. Если же число людей, стремящихся к ним, постоянно растет, а минимально приемлемый уровень богатства постоянно повышается, то об­ществу для длительного существования нужны неограничен­ные ресурсы, что невозможно. Борьба за ресурсы влечет гонку вооружений, рост напряженности и пр.

В целом же, в западном обществе человек фактически трактуется как потребляющее и сладострастное животное. Подобное понимание человека обязательно приводит обще­ство к духовно-нравственному кризису, чему в истории уже были примеры (Рим). Процесс глобализации, ныне идущий на основах западной цивилизации, грозит человечеству само­уничтожением.

-      Хорошо. Допустим ценность «человек» не может быть высшей ценностью в основе международного права. Какую же ценность Вы можете предложить в качестве та­ковой? Ведь нужна ценность в качестве основы общества, способного длительно и устойчиво существовать, и кото­рую можно положить в основу международного права?

-      Такой ценностью мог бы стать мыслящий дух (высший цвет материи, по выражению Энгельса), или, выражаясь ина­че, разумная жизнь, носителем которой является человече­ство. Последняя формулировка предпочтительнее, поскольку отвергает «трансгуманизм» как крайне опасное направление мысли в современном мировоззрении. Отделение сознания человека от его тела и «пересадка» его в новую материальную оболочку, что теоретически возможно, вкупе с общественным движением, направленным на воплощение этого замысла в жизнь, справедливо рассматривается рядом авторов как новая цивилизационная угроза человечеству. Расщепление слож­ной, но единой природы человека на ее составляющее и пере­нос его высшей стороны в новое «тело» означает гибель чело­вечества.

Признание мыслящего духа в качестве наивысшей ценно­сти могло бы стать основой процесса конвергенции, о котором много рассуждали в прошлом веке без должной научной про­работки ее основ. Ведь главный принцип предполагавшейся конвергенции (взять все лучшее от капитализма и социализма и привнести его в оптимальное социальное устройство) напо­минает рассуждение Агафьи Тихоновны из гоголевской «Же­нитьбы»: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича...» и т.д. Конвергенция возможна только в том случае, если совместимы признаки этих общественных устройств. Однако в понятиях «капитализм» и «социализм» признаки, которыми они различаются, отражены недоста­точно отчетливо. Более четко эти признаки можно выявить, используя понятия «рыночная и служебно-домашняя цивили­зации».

Основная ценность служебно-домашней цивилизации - общество, ведущая разновидность деятельности, на основе которой существует общество - служебная (деятельность для другого). Приоритетные модусы значимости в ней - святость, власть, священное или идеологическое знание, слава. Главные инструментальные ценности, связанные со служебной дея­тельностью - дисциплина и долг. Общество с чертами этой цивилизации существует на основе домашнего хозяйства, цель которого - непосредственное удовлетворение потребностей самих производителей. Такое общество развивается медлен­но, но в отсутствие конкуренции с другими обществами может существовать неопределенно долго (Египет эпохи фараонов).

Основная ценность рыночной цивилизации - личность, ее ведущая разновидность деятельности - эгодеятельность (де­ятельность для самого деятеля), приоритетные модусы - бо­гатство, хозяйство, мастерство в материальной сфере. Главные инструментальные ценности, связанные с эгодеятельностью - свобода и право. Общество с чертами рыночной цивилиза­ции существует на основе рыночного хозяйства, цель которого получение прибыли. Оно развивается быстро, но длительное существование его сомнительно (причина - нехватка ресурсов, о чем сказано выше). Прошло немногим более двухсот лет по­сле Французской революции, идеологически закрепившей ос­новы рыночной цивилизации. Неизвестно, просуществует ли эта цивилизация еще столько же. Жажда ресурсов делает это общество крайне агрессивным.

Очевидно, что признаки двух названных типов социаль­ных устройств несовместимы сами по себе. Конвергенция воз­можна, если перейти к управляемой эволюции общества, на­метив общий ориентир движения всего глобализирующегося общества. Таким ориентиром мог бы стать идеальный тип ду­ховно-игровой цивилизации, главной ценностью которой ста­ла бы разумная жизнь, а ее носителем - человечество (о других признаках этой цивилизации здесь говорить не будем). Дви­жение к ней позволило бы решать основные проблемы челове­чества - самореализации человека без вреда для окружающей среды и свободного времени. Признание же разумной жизни в качестве высшей ценности послужило бы основой формиро­вания общечеловеческой идентичности (все мы - «братья по разуму», выражаясь словами Ефремова). Эта ценность должна бы быть признана в качестве наивысшей и положена в основу международного права в переработанном Уставе ООН. В Пре­амбуле к нему нужно было бы закрепить и другие ценности, в качестве высших (но не наивысших) - человечество, общество, личность, природу. Эти ценности могли бы рассматриваться как инструментальные по отношению к разумной жизни.

-      Петр Иванович, сказанное Вами звучит привлека­тельно, даже убедительно, но крайне абстрактно. На­сколько реально воплощение в жизнь Ваших предложе­ний?

-      К сожалению, оптимальный путь к управляемой эволю­ции общества маловероятен. Намного вероятнее в ближайшей перспективе сползание человечества в постцивилизационное варварство (оно и сейчас идет полным ходом), когда в отноше­ниях между странами, народами, религиозными группами все большую роль будет играть неупорядоченное и чрезмерное насилие. Нет нужды приводить факты в подтверждение ска­занного. Достаточно вспомнить поведение США и их союзни­ков на международной арене в последние двадцать - тридцать лет, террористические акции фундаментальных исламистов и пр.

Причины сползания в варварство две - жажда ресурсов, свойственная современному обществу, и отсутствие у челове­чества общепризнанной системы ценностей. Идея о разумной жизни как высшей ценности пока широко не представлена ни в массовом сознании, ни даже в идеологических элитах. В ближайшее время ее едва ли поддержат идеологи западных стран, все еще переживающие эйфорию от падения СССР, религиозные фундаменталисты, экстремисты (националисты и либералы). Остается надежда на то, что применение силы не перейдет некие границы, а также на то, что люди быстро учатся в трудных ситуациях. И пора покончить с иллюзией, что научно-технический прогресс обеспечит людям светлое будущее. Его тоже нужно брать под контроль.

Глобальному обществу, сложившемуся к настоящему времени, требуется новая система ценностей в качестве основы международного права. В ряде публикаций мной был предло­жен проект Преамбулы к Уставу ООН, содержащий перечень и иерархию таких ценностей. Они могут быть отвергнуты, изменены, заменены другими. Но лишь принятие здоровой системы ценностей в качестве нравственной основы междуна­родного права может создать условия для длительного и без­опасного существования человечества.

- Уважаемый Петр Иванович, в заключение Вашего интервью наш традиционный вопрос: что бы Вы хотели пожелать авторам, читателям и сотрудникам «Евразий­ского юридического журнала»?

Я хотел бы, прежде всего, выразить искреннюю призна­тельность редакции уважаемого журнала за возможность от­кровенно высказаться о проблемах, волнующих меня как че­ловека и социолога. Кроме того, я уверен, материалы журнала способствуют формированию адекватного и прочного право­сознания российских граждан. Поэтому надеюсь, что много­гранная творческая деятельность сотрудников журнала и его авторов, высокий интерес, проявляемый к нему читательской аудиторией, будут вносить все больший вклад в становление правового суверенитета России, а также в осмысление про­блем современного международного права.

- Многоуважаемый Петр Иванович, благодарим за столь содержательную беседу!

Надеемся, что затронутые в ней вопросы и предло­женные решения будут интересны для читателей нашего журнала!

Интервью брали:

МОЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ ДЕТДОМОВСКОЕ ДЕТСТВО

(из воспоминаний П. И.Смирнова за рамками интервью)

В Пеновский детский дом я попал после смерти родителей в возрасте четырех лет и пребывал в нем с 1946 до 1956 гг.

Мой отец, Смирнов Иван Андреевич, прошел Финскую войну, с первых дней Великой Отечественной войны был призван на фронт, участвовал в освобождении Западной Украины и Белоруссии. Во время сражения под Вязьмой он был контужен и тяжело ранен. По семей­ному преданию, умер 9-го мая 1945 года, в День Победы, честно послужив защите Отечества.

Моя мать, Смирнова (Косман) Амалия Петровна, происходила из семьи эстонских крестьян, переселившихся до революции в Твер­скую губернию. Окончив гимназию, она преподавала в сельской школе русский и немецкий языки. После смерти мужа у нее осталось трое детей на руках: старший брат Валентин - 6 лет, я, и младшая сестра Тамара - 2 года. Сердце матери не выдержало нагрузки, и она умерла в конце 1945 года.

Осознание себя. Проблески самосознания случались у меня и до детдома. Я смутно помню детские игры с деревенскими ребятами, «преступление» брата, съевшего со мной весь семейный паек хлеба (за что он был наказан, как старший), тягостное пребывание где-то в чужом доме после смерти матери, езда на санях ночью в лесу перед отдачей нас в детский дом (почему-то мы боялись волков). Но непре­рывная память о себе самом, твердое осознание своего «я» пришли ко мне после того, как я оказался в детдоме.

Нехватка материнского тепла и ощущение общей беды. Думаю, большинству из нас не хватало не столько еды (тогда везде вокруг было голодно), сколько материнской ласки, любви и заботы.

Помню, мне было лет пять, во время одного из праздников (новогодней елки?) меня взяла на колени, обняла и погладила по голове наша завуч. Вообще-то, она была женщина резкая, вспыльчивая (мы звали ее Белая Горячка). Я сидел в блаженстве, замерев от счастья, боясь пошевелиться, забыв обо всем вокруг.

При общей нехватке материнской заботы мы не чувствовали себя брошенными родными людьми (хотя песня «Позабыт-позабро- шен» и была чем-то вроде гимна всех детских домов). Долгое время после войны мы рисовали, как наши танки и самолеты уничтожают фашистские.

Моим любимым развлечением, даже страстью, было чтение. Я читал все подряд. Прочел все книжки в библиотеке детдома. Навер­ное, единственный из детдома записался в районную библиотеку и был ее усердным посетителем. Помню, как впервые прочитал «Конь- ка-Горбунка», едва выучившись читать (чтение я освоил быстро) при тусклом свете керосиновой лампы, лежа в постели. Совершенно по­трясающее впечатление испытал от «Алых парусов» Грина (бог весть, как эта книжка оказалась в детдомовской библиотеке, тогда Грин был едва ли не под запретом). Сейчас я думаю, что одной из причин моего увлечения книгами было желание уйти от суровой прозы жизни в иной, духовный, мир. За страсть к чтению и за знание, почерпнутые из книг, я получил прозвище «профессор», коим и оказался в реальной жизни. Правда, когда меня хотели обидеть, меня называли «профессор кислых щей». До сих пор не знаю, откуда взялось это выражение.

Чувства стыда и ужаса. Когда мы стали взрослее, а в детдоме появились новые малыши, мы относились к ним мягче, постоянных издевательств над ними не было. Но ранее полученные и неотомщенные обиды требовали, видимо, выхода. Поэтому случалось, что кому- то из маленьких доставалось от нас. Вот и я пару раз отлупил младшего мальчика, Вовку Г., симпатичного, веселого, всеобщего любимца (мне он тоже нравился). Я не помню точно, за что я побил его. Наверное, он «заедался» (было тогда такое выражение, позже в подобных случаях в Ленинграде говорили «возникал»), но главная причина, как я думаю сейчас, в накопившейся во мне злобе. Тогда же я раскаялся в содеянном, и это одно из самых сильных переживаний чувства стыда, хотя позже мне приходилось стыдиться за многие мои грехи.

Наши воспитатели. Их немало прошло через детдом за время моего детства. Все это были хорошие русские женщины, пытавшиеся как-то согреть нас своим вниманием. Я особенно запомнил двух из них.

Первая из них, Татьяна Михайловна, рассказывала по вечерам нам, еще малышам, прочитанные книжки. Мы сидим в темноте, то­питься печка, потрескивают дрова, отблески огня пробегают по стенам комнаты, а Татьяна Михайловна, пересказывает нам «Овода», только что вышедшую книжку про войну «И один в поле воин» или еще что-нибудь.

Вторая, Серафима Михайловна Шатрова, стала, может быть, главной женщиной, определившей мою судьбу. Ее, жену летчика, каким-то чудом для меня (может, неудачным поворотом судьбы для нее) занесло в наш детский дом. Мало того, что она была потряса­юще красива: великолепные каштановые волосы (не от нее ли я почерпнул это слово, в просторечии их назвали бы «рыжие»), глаза темно­синие (аж фиолетовые!), правильные черты лица, осанка светской дамы: в каждом ее движении и слове чувствовалось внутреннее досто­инство. Для меня оказалось намного важнее, что эта молодая, красивая (мне было тогда тринадцать лет, и я начинал ценить женскую красоту), умная и образованная женщина, выделила меня из остальных подростков. Не раз мы беседовали с Серафимой Михайловной о прочитанных книгах, о смысле жизни, о проблемах добра и зла. И она относилась ко мне почти как равному ей духовному существу! Ее внимание и уважение (а мотив «позабыт-позаброшен» в моей душе звучал тогда хоть глухо, но постоянно) были благодатны для моего самоуважения, и, говоря современным языком, «повысили мою самооценку». Я стал больше уважать себя и верить в себя. Всю жизнь при воспоминании о ней «от нежности мои влажнели веки». Жаль, что мое общение с Серафимой Михайловной длилось недолго. Вскоре меня перевели в Опочецкий детский дом вслед за старшим братом. Не из-за знакомства ли с ней мне потом оказался так созвучен рассказ Распутина «Уроки французского»?

Духовные (мировоззренческие) потрясения. Не знаю, у всех ли детей слова взрослых, сказанные мимоходом, меняют детский образ мира, складывающийся стихийно. Я пережил, из-за небрежно брошенных слов, два глубоких духовных кризиса, неравных по силе, но в корне изменивших мое восприятие мира.

Мне очень сложно говорить о первом, поскольку речь о внутренних мистических представлениях, связанных с верой в Бога и утра­той веры в него. Представления эти трудно передать словами, но когда я начал осознавать себя, я существовал как бы в двух мирах.

Первый - природный, внешний мир, он цветной, полон красоты и прелести. В нем ты бегаешь, играешь, ешь и пьешь, наслаждаешься игрой жизненных сил.

Второй - внутренний мир, как бы лишенный красок, серый, как пепел, но теплый, некий туман, в котором мелькают и исчезают зеленые искорки, как крохотные звездочки. И в этом внутреннем мире есть еще нечто, самое главное, как бы внутреннее солнышко, одно­временно похожее на большое око, взирающее на тебя и согревающее тебя. Это солнышко или око и есть Бог. Благодаря ему, и внешний мир полон тепла и жизни, доброй силы, ласково принимающей тебя. Этому Богу и в этого Бога я верил, и, несмотря на все неприятности детдомовской жизни, внутренне мне было хорошо, я чувствовал себя под защитой доброй силы.

Но однажды, мне было тогда лет шесть, директор детдома (кажется, его звали Трофим Ломакин), мимоходом сказал, что Бога нет. И я поверил ему! Внутреннее солнышко во мне погасло, а мир вокруг стал холодным и враждебным. Поблекли краски цветов, а свежая зелень листвы стала казаться окаймленной (или наполненной внутри) чем-то черным и холодным. Я надолго, может быть, навсегда, утратил способность радоваться при пробуждении каждому новому дню.

Постепенно я справился с жизнью без внутренней согревающей меня силы, с жизнью без защиты, но возражая Есенину и вторя ему, не «стыдно мне, что я в Бога верил, горько мне, что не верю теперь».

Второй кризис связан с человеческим миром, в котором роль защитника для меня играла фигура Сталина. Пресловутый «культ личности» был в самом расцвете, когда мне было одиннадцать лет. Я, как и большинство детей и воспитателей детдома, с тревогой слушал новости по радио о состоянии здоровья Сталина во время его предсмертной болезни. И по окончании одной из таких передач я был потрясен словами другого нашего директора (по-моему, Владимира Парфенова): «Ну, этот уже не жилец!». Как можно так говорить о Сталине?! И как мы будем жить без него?! Оказалось, можно.