№ 8 (111) 2017г.

I. V. CHERNOV:
LINGOPOLITICS OF EURASIA: THE ROLE OF THE RUSSIAN LANGUAGE IN THE IN­TEGRATED INTERACTION OF THE EAEU COUNTRIES
Interview with associate professor of World politics sub-faculty of the St. Petersburg State Univer­sity, Ph.D. in historical sciences Chernov Igor Vyacheslavovich

Визитная карточка:

Родился в 1969 году. Окончил исторический факультет Ленинградского (Санкт-Петербургского) государственного педагогического института им. А. И. Герцена (в настоящее время - Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена) и аспирантуру факультета международных отношений Санкт-Петербургского государственного университета, кандидат исторических наук, доцент.

Готовит к защите докторскую диссертацию, посвящённую изучению лингвополитики.

В 2008-2016 гг. - член Учёного Совета Санкт-Петербургского государственного университета (общеуниверситетского).

Сфера научных интересов: лингвополитика, лингвистический реализм, современная внутренняя и внешняя политика Франции, Международная организация Франкофонии.

Владеет французским и английским языками.

Автор двух монографий и ряда статей, посвящённых лингвополитике:

Международная организация франкофонии: лингвистическое измерение мировой политики / Чернов И. В. Санкт-Петербург, 2006.

Лингвистическое измерение мировой политики / Ягья В. С., Чернов И. В., Ковалевская Н. В. Санкт-Петербург, 2009. Второе до­полненное издание: 2013, Берлин.

Чернов И. В. Красная лингвополитика и мировая революция // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6. Полито­логия. Международные отношения. - 2017. -№ 2.

Иванников И. В., Чернов И. В., Шевченко С. В. Лингвополитика и иммиграция на евразийском пространстве // Евразийский юри­дический журнал. - 2017. - № 2 (105). - С. 70-75.

Ягья В. С., Чернов И. В., Ковалевская Н. В. Роль лингвистического фактора в социальном управлении и историческом развитии // Управленческое консультирование. - 2016. - № 7 (91). - С. 156-175.

Чернов И. В. Язык как средство международного общения // Юрислингвистика. - 2010. -№ 10 (10). - С. 302-317.

Чернов И. В. Лингвистическое измерение современных международных отношений // Вестник Санкт-Петербургского универси­тета. Серия Политология. Международные отношения. - 2005. - № 2. - С. 143-154.

***********************************************************************

-      Уважаемый Игорь Вячеславович, в последнее время мы всё чаще слышим слово «лингвополитика». Что скры­вается за этим термином, и как он связан с интеграцией государств, входящих в ЕАЭС?

-      Интеграционный процесс, который проводят Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Армения в рамках ЕАЭС - это очень успешная практическая работа, которой занимаются политики, дипломаты, юристы и экономисты этих стран. Но интеграция это не только заслуга эффективной дипломатии. Любая интеграция возможна только как результат действия объективных экономических и политических факторов, кото­рые, в конечном счёте, и определяют успех любого интегра­ционного проекта. Изучением и пониманием этих факторов занимается наука о международных отношениях, изучающая основы межгосударственного взаимодействия. На мой взгляд, «Евразийский юридический журнал» вносит серьёзный теоре­тический вклад в изучение этого феномена.

В рамках науки о международных отношениях существу­ют различные теории и школы, претендующие на наиболее верное объяснение современной международной реальности. Если факты и их соотношение, связь друг с другом устанавли­вает практика, то для объяснения того почему мы наблюдаем именно такие причинно-следственные закономерности, нуж­на теория. Без теории любая практическая работа неизбежно проводилась бы наугад, методом проб и ошибок, что не всег­да целесообразно в отношениях между государствами. Более того, иногда одни и те же ошибки имеют тенденцию повто­ряться. Как говорил гениальный учёный Альберт Эйнштейн, самая большая глупость - это несколько раз делать одно и то же и при этом каждый раз надеяться на другой результат. Впрочем, и к оторванной от жизни теории Эйнштейн также был беспощаден: «Теория — это когда все известно, но ничего не работает. Практика — это когда все работает, но никто не знает почему. Мы же объединяем теорию и практику: ничего не работает и никто не знает почему». Впрочем, как было из­вестно ещё задолго до классиков марксизма - единственным критерием истинности теории выступает практика.

Как известно, сама наука о международных отношениях началась в ХХ веке как теоретическая борьба между политиче­скими идеалистами и политическими реалистами. В то время как идеалисты-либералы теоретически обосновывали неиз­бежность победы права, демократии и справедливости в меж­государственных отношениях, которое приведёт к всеобщей интеграции, миру и процветанию, реалисты были настроены менее оптимистично и предрекали продолжение извечного противостояния суверенных государств и неизбежность их по­литического и военного соперничества друг с другом. Вторая мировая война и складывание биполярной международной системы привели к идеологической дискредитации идеализ­ма, и политический реализм надолго стал господствующим течением мысли в сфере международных отношений. Лишь с началом активного интеграционного процесса в Европе, воз­растанием роли в мировых делах межправительственных и не­правительственных международных организаций и других не­государственных акторов, политический идеализм возродился в форме неолиберализма. Впрочем, и политические реалисты к этому времени уже были вынуждены несколько скорректи­ровать свою теорию, признав важное влияние, которое оказы­вает на поведение государств международная среда (напри­мер, структурный неореализм американского учёного Кеннета Уолтца). Таким образом, господствующей парадигмой в науке стал «синтез двух нео». Однако и на этом теоретическая работа международников не остановилась. Ряд исследователей в За­падных странах предложили новый взгляд на старую между­народную реальность, объявив саму эту реальность лишь на­шим представлением и его бесконечными интерпретациями, теснейшим образом связанными с нашим языком. Положение о том, что именно язык создаёт мир со всеми нашими иден­тичностями и преобразует его, характерно и для политиче­ского постмодернизма и для конструктивизма. По их мнению, мир становится таким, как мы его себе представляем. Напри­мер, если политические элиты постсоветских государств пред­ставят себе, что никакого распада СССР не было, то тут же возникнет и новая политическая реальность - Советский Союз оживёт. Несмотря на спорность подобного рода представле­ний, именно благодаря этому направлению, которое условно можно обозначить термином «лингвистический идеализм», было привлечено внимание к роли языкового фактора, кото­рый не замечали традиционные идеалисты и реалисты.

Теория лингвистического реализма уже достаточно дав­но разрабатывается на кафедре мировой политики Санкт- Петербургского государственного университета под руко­водством доктора исторически наук профессора В. С. Ягьи. Активное участие в разработке этого направления принима­ют кандидаты политических наук, доценты Н. В. Ковалевская и Р. В. Болгов, профессора - доктор филологических наук Н. А. Добронравин и доктор философских наук Н. А. Василье­ва, а также представители других кафедр факультета между­народных отношений (прежде всего, кандидат исторических наук, доцент И. В. Иванников). Теория лингвистического ре­ализма развивается в рамках лингвополитологии. Сама линг­вополитология - это политологическая, а не лингвистическая дисциплина. Её целью является определение роли языкового фактора в социально-политическом развитии общества и во взаимоотношениях между различными обществами (то есть в международных отношениях). Данная отрасль политоло­гии рассматривает влияние языка на процесс социального развития общества, изучает эволюционное развитие и вза­имодействие различных языковых сообществ между собой, анализирует связь отдельного языка с национальностью и на­циональной идеологией.

Под словом «лингвополитика» (linguopolicy) мы пони­маем объективный процесс политического взаимодействия между собой различных языковых сообществ (а не языков как таковых). Лингвополитология (linguopolitics) появляется как наука об этом процессе. Кроме того, лингвополитология (как отрасль политологии) изучает влияние языкового фактора на все социальные и политические изменения, происходящие в любом обществе. Лингвополитику не следует смешивать с языковой (или лингвистической) политикой (language policy). Под языковой политикой понимается целенаправленное воз­действие государства на сам язык или на его функции в обще­стве. Поэтому языковая политика является не более чем од­ним из объектов изучения лингвополитологии и частным случаем лингвополитики. Таким образом, объектом исследо­вания лингвополитологии является языковое сообщество (как необходимая форма любой социальной организации) и по­литическое взаимодействие различных языковых сообществ между собой.

Язык не может существовать в отрыве от языкового кол­лектива, также как и языковое сообщество невозможно без языка. Сфера разделения между социальными науками и лингвистикой проходит по главному предмету изучения - язы­ковое сообщество (в науках об обществе) и язык (в лингвисти­ке). Таким образом, один и тот же феномен изучается с разных сторон. Так, например, лингвосоциология и социолингвисти­ка, лингвополитология и политическая лингвистика, история и сравнительно-историческое языкознание изучают разные объекты, хотя и тесно связанные друг с другом. Социальные науки занимаются изучением языкового социума, в то время как лингвистику, прежде всего, интересует сам язык. Напри­мер, предметом исследования политической лингвистики (political linguistics) являются, прежде всего, речевые дискурсы, метафоры, то есть сам язык. Впрочем, влияние языка как тако­вого на социальное развитие общества тоже выходит за рамки лингвополитологии. Эта сфера изучается философией языка («лингвософией»). Связь отдельного языка с «национальной идеологией» также является пограничной темой и не может изучаться в отрыве от философии языка и лингвистики.

Всё это, на мой взгляд, не является абстрактными интел­лектуальными упражнениями, а может иметь важное практи­ческое значение во всей сфере международных отношений, в том числе (и, наверное, прежде всего) в изучении евразийского интеграционного процесса и роли русского языка на постсо­ветском пространстве.

-      Игорь Вячеславович, так что же сейчас происходит с русским языком в странах ЕАЭС? И какую роль играет русский язык в интеграционном процессе?

-      Если говорить об общей тенденции, то распространение русского языка в мире на данном этапе сокращается. Так, Спи­кер Совета Федерации В.И. Матвиенко в своём выступлении на заседании организационного комитета III Международного Ливадийского форума (март 2017) отметила буквально сле­дующее: «К сожалению, нам все еще не удается преодолеть тенденцию сужения ареала русского языка в мире... В начале ХХ века к Русскому миру принадлежал каждый седьмой жи­тель планеты, а сегодня лишь каждый пятидесятый». Кроме того, по ее словам, с конца прошлого столетия «число рус­скоговорящих сократилось на несколько десятков миллионов человек». По данным замдиректора Центра социологических исследований Министерства образования и науки России Александра Арефьева, если к концу советского периода общее число носителей русского языка в мире составляло около 312 млн. чел. (из них 265 млн. жили на территории Советского Со­юза, а около 53 млн. в странах социалистического лагеря), то к 2004 г. число носителей русского языка в мире сократилось до 278 млн. чел. (из них 138 млн. на территории России). К началу же 2010-х гг. численность русскоговорящих сократилось до 260 млн. чел. То есть, мы потеряли более 52 млн. Этот же процесс, разумеется, затронул и бывшие советские республики. Так, по данным А. Шустова, на рубеже «нулевых» и «десятых» годов русским языком в той или иной степени владели около 2/3 жи­телей бывших союзных республик (64,3 %). Причём, главный «вклад» в эту цифру внесли Беларусь, Украина и Казахстан, на­селение которых владело русским языком почти повсеместно, тогда как в Закавказье и четырех республиках Средней Азии ситуация с его распространением была на порядок хуже. Как пишет А. Шустов, «для ЕАЭС русский язык играет не менее, а в некоторых моментах - и более важную роль, чем экономика. Примечательно, что в Евразийский союз вошли государства СНГ, которые отличаются высоким уровнем распростране­ния русского языка и удельным весом русского населения. Ис­ключением является Армения, которая в силу исторических и географических особенностей похвастаться этим не может, но близка России в культурно-конфессиональном плане... Роль русского языка в интеграционных процессах демонстрирует пример Средней (Центральной) Азии. Из пяти государств ре­гиона в состав ЕАЭС вошли именно Казахстан и Кыргызстан, где русским языком владеет 84 % и 48,6 % населения соответ­ственно». Интересно, что все страны, входящие в ЕАЭС, за ис­ключением Армении, используют для своих государственных языков алфавиты, созданные на основе кириллицы. Но Арме­ния, даже во времена Советского Союза использовала свою традиционную древнюю письменность. Таким образом, как сейчас модно говорить, русский язык выступает на евразий­ском пространстве фактором «мягкой силы».

Концепция «мягкой силы» американского исследовате- ля-неолиберала Джозефа Ная постепенно становится класси­кой международных отношений. Со страниц научных журна­лов и из залов учёных дискуссий она проникла в речи ведущих мировых политиков и в основополагающие внешнеполитиче­ские документы (например, в Концепцию внешней политики Российской Федерации, утверждённую в 2013 г.). Тем не менее, данное профессором Наем определение языка и культуры в терминах «мягкой силы» вызывает некоторые сомнения. По моему мнению, эта очевидная и общепризнанная «мягкая сила» языка является только видимой вершиной языкового «айсберга» и не может адекватно и всесторонне рассматри­ваться без своей «подводной части». По крайней мере, такое рассмотрение вряд ли может привести к принятию успешных решений в практической, а не в теоретической области.

Любое государство, по мнению Дж. Ная, борясь за власть и влияние в международных отношениях, использует в этой борьбе два инструмента - 'hard power' и 'soft power'. К «твёр­дой силе» помимо военной мощи, основанной на принуж­дении, Най относит и экономические императивы. «Мягкая сила» состоит, прежде всего, из богатой и интересной для все­го мира культуры, привлекательной политической идеологии и успешной дипломатии, и основывается не на принужде­нии, а привлечении всё новых и новых союзников и сторон­ников. Таким образом, Най описывает методы реализации внешнеполитических целей. Сами же цели могут задаваться экономическими интересами, идеологией (или религией как её разновидностью) и, прежде всего, стремлением к самосо­хранению и развитию тех социальных структур, которые мы называем государством и обществом. Таким образом, эконо­мический фактор одновременно выступает и в качестве цели, и в качестве метода по её достижению. А военная сила остаётся только методом, «жесткой силой» (так же как и дипломатия -     это только метод, «мягкая сила»). Язык же, по нашему мне­нию, так же как и экономика, является для любого языкового коллектива на любом уровне и целью и методом.

Причём, мы считаем, что если необходимо делить «силу» на мягкую и жёсткую, то роль языкового фактора (во всех его проявлениях) скорее должна быть приравнена к «жёсткой силе» (как у экономики). Языковые законы ничуть не более «мягки» и виртуальны, чем экономические. Принуждение используется во внешней политике не ради принуждения. И принуждение и война (как его экстремальная форма) это только инструменты для реализации экономических и идеологических «желаний», социальных устремлений, которые формируются в языке и на базе языка. Язык это далеко не только инструмент, но основа жизнедеятельности общества. Принуждение же используется только в качестве инструмента для достижения высших целей, задаваемых государством (порядок и безопасность), экономикой и триадой «язык-культура-цивилизация» (в которой язык вы­полняет несущую роль). С моей точки зрения, именно языковая и культурная (а не чисто географическая) близость задаёт рамки возможной и необходимой интеграции.

-      То есть, например, на миграционные потоки внутри Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ) вли­яет не только географическая, но и языковая близость?

-      Да. Если под «языковой близостью» мы понимаем не только родственность языков, но и повсеместное владение другим (неродным) языком на разговорном уровне. Откуда направляются основные миграционные потоки в страны-ре­ципиенты? Во многом, маршруты трудовой миграции опре­делены исторически. Психологически это легко объяснимо -     люди знают, куда они едут и в какой-то степени владеют языком страны-реципиента. Разумеется, при любом виде тру­довой деятельности рабочая сила должна говорить на языке страны-реципиента. Таким образом, направления миграци­онных потоков в значительной степени задаются лингвистиче­ским фактором. Так, подавляющая часть иммигрантов едет в Россию из менее экономически развитых стран СНГ (бывший СССР, постсоветское пространство) - Узбекистан, Таджики­стан, Украина (охваченная социальным и экономическим кри­зисом) и т. д. Но экономика, хотя и может подчинить себе по­литику, но не властна над языком и культурой. Даже с точки зрения ортодоксальных марксистов язык не является простой «надстройкой» над экономическим базисом. Связи языка и экономики гораздо сложнее. Экономический и языковой фак­тор часто действуют в разных направлениях. Так, например, решая экономические задачи, мы одновременно создаём со­циальные (лингвополитические) проблемы внутри нашего об­щества. Чисто экономический подход предполагает, что, так как для работы необходим язык, то трудовые мигранты или уже владеют им в достаточной степени, или же по необходи­мости быстро выучат его на месте. Далее последует неизбеж­ная социализация детей мигрантов в школе, интеграция и, в конечном итоге, ассимиляция. Таким образом, бывшие имми­гранты неизбежно вольются в языковое сообщество, которое и составляет гражданскую нацию в современном понимании.

Однако процесс интеграции не столь односторонен. Мно­гие мигранты либо вообще не владеют национальным языком принимающей страны, либо могут объясняться только на «во­лапюке», что вызывает раздражение и неприятие мигрантов чужой языковой средой. Кроме того, к языковому фактору (как его неизбежный спутник) добавляется фактор культуры и разных поведенческих стереотипов. Учёт языкового фактора в трудовой миграции крайне необходим для успешной инте­грации «гастарбайтеров» и постепенной потери ими своего «гостевого» статуса. В противном случае многие страны-реци­пиенты получают бытовое «столкновение цивилизаций» как в подъезде, так и на улице, как в сфере торговли, так и в сфере обслуживания. Что связывает экономику и культуру, что яв­ляется базовой необходимостью для самого существования любой социальности, для любого социального действия? Оче­видно, что это язык как инструмент коммуникации. Именно этот необходимый инструмент социальной коммуникации выступает как важнейший фактор и в экономике и в культу­ре. Причём, очевидным фактом является как разница языков, так и постоянное соприкосновение и взаимодействие друг с другом представителей разных языковых сообществ. Причём зачастую языковой признак выступает в качестве доминиру­ющего национального признака. Разумеется, значение «на­ционального» фактора в любом социальном и политическом процессе очень велико. Игнорирование его (или оттеснение в пользу экономики на окраину научного исследования) может привести к искажённому восприятию реальности. Очень часто используется расхожая фраза о «национальной риторике для прикрытия экономических интересов». Но точно так же может быть использована и «экономическая риторика для прикры­тия национальных интересов» (взглянем, например, на дея­тельность Китая в Африке и в России). Экономический фактор и «национальный» фактор выступают зачастую как равноправ­ные факторы в политике любого уровня (от регионов до сферы международных отношений). С огромной значимостью эко­номики в принципе никто не спорит. Тут всё сказано, начиная с Маркса. Но значение лингвистического фактора осознаётся не столь единодушно. Сам термин «нация», конечно, не совсем удачен, потому что он отражает весьма сложную языковую (во всех смыслах) реальность. С нашей точки зрения в современ­ном мире нация (или национальность) может, несмотря на все кажущиеся исключения, прежде всего, рассматриваться как языковое сообщество. Таким образом, национальный фактор становится, прежде всего, языковым фактором, который и вы­ступает в паре с экономическим как определяющий в любом социальном процессе. Причём на практике экономика и язык всегда действуют в связке. Язык самого крупного языкового со­общества автоматически становится языком экономической коммуникации, необходимой всем членам общества. Учи­тывая этот фактор, в принципе можно (как в Европе, так и в России) не предпринимать никаких дополнительных «волюн­таристских» усилий для сохранения статуса языка-посредника (как это и предлагал Ленин). Экономика (эта «невидимая рука рынка») всё сделает сама - постепенно разрушит все языковые и культурные перегородки, вне зависимости от противодей­ствия языков малых иммигрантских языковых сообществ.

Однако в случае слишком большого количества иммигран­тов, говорящих на одном и том же языке, могут постепенно по­явиться целые «этнические районы», в которых вся социальная коммуникация будет осуществляться на языке мигрантов и тем самым отпадёт экономическая надобность в изучении государ­ственного языка. Такая миграция грозит превратиться в колони­зацию (как это случилось, например, в сербском крае Косово). Именно для предупреждения подобного негативного развития событий государство должно выступить в качестве жандарма — не только в борьбе с преступностью и терроризмом, но и как проводник государственной языковой политики (направленной не против экономического процесса, но идущей в его русле).

-      Игорь Вячеславович, мы коснулись государственной политики. Любой интеграционный процесс (в том числе, и в рамках ЕАЭС) проводится на уровне межгосударственного сотрудничества. Так что же такое государство с точки зре­ния лингвополитологии? И как добиться того, чтобы логика интеграционного процесса не противоречила националь­ным интересам государств, как мы это часто видим в послед­нее время на примере стран Европейского Союза?

-      Любая политика - это речь (у животных есть и сотруд­ничество, и противоречия, и противоборство, и вражда, но нет политики). Язык изначально политичен по своей природе. Так же и юриспруденция немыслима как без живой, так и без письменной речи.

Вообще, что такое общество и государство? Само слово «об­щество» предполагает общение. В принципе, если мы заменим слово «общество» понятием языковое (речевое, коммуникатив­ное) сообщество, то ничего не изменится. Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что любое человеческое общество невозможно без языка. Мы лишь подчёркиваем значение языкового фактора в любой социальной организации. Ведь способность человека к языку это врождённый инстинкт, и человек становится челове­ком (социализируется) именно в рамках того или иного языково­го сообщества. Таким образом, коммуникативно-языковое (или же, другими словами, речевое) сообщество это и есть базовая единица действительно существующей (не только в умах или в воображении исследователей) социальной реальности. Речевое сообщество это некоторое количество людей, поддерживающих между собой устойчивые и достаточно постоянные коммуника­тивные связи (вступающие в речевое общение) в целях обеспе­чения своей жизнедеятельности (для реализации каких-либо интересов). Речевое сообщество устойчиво, т. к. пронизано по­стоянными коммуникативными связями. Языковое сообщество это тоже реальность объективного мира. Ведь, теоретически, можно подсчитать всех людей, родным языком для которых яв­ляется русский, и экспериментально проверить, что каждый из них (от Калининграда до Владивостока) способен установить эф­фективную коммуникацию с другим, хотя до этого они никогда не встречались друг с другом. Как справедливо отмечал великий австрийский философ Л. Витгеншейн: границы моего мира это границы моего языка. Итак, языковое сообщество это реальность объективного мира, но скорее не как действительная (и действу­ющая) социальная организация, а как потенциальная возмож­ность для коммуникации и установления социальных связей. Реальное социальное языковое сообщество как базис организа­ции общественной жизни существует только в деятельности, в действии. Поэтому речевые сообщества выступают как форма су­ществования, поддержания (сохранения), развития, изменения языкового сообщества. Только через них реально существуют и общества и государство. Поэтому и язык находится в постоянном движении и изменении (хотя и сохраняет свой базис).

Государство это не только и не столько «машина угнете­ния», сколько система устойчивых социальных связей, в ко­торую постепенно включаются всё новые и новые поколения. Внутри каждого языкового сообщества любого языка неизбеж­но общение, установление коммуникативных связей и возник­новение коммуникативно-языковых сообществ. Неизбежна и политическая организация. Именно на этой основе и возни­кает такой социальный институт как государство - высшая форма социальной организации и, производное (вторичное) коммуникативно-языковое сообщество, созданное на базе язы­кового сообщества и необходимое ему. Таким образом, любое государство это установившаяся иерархизированная система социальных связей между индивидами, функционирующая на основе и при помощи языка. А государственный аппарат - это языковой (коммуникативный) механизм. Если бы у лю­дей вдруг исчезла способность к речи, то тут же исчезли бы и государства, и этносы (по крайней мере, в привычном для нас восприятии). Ведь когда происходит даже сравнительно незначительное (по сравнению с потерей речевой способ­ности) нарушение в коммуникации/общении (например, во время войны или революции), то вместе с конкретной исто­рически установившейся организацией руководящего речево­го сообщества рушится и «государство». А базовое языковое сообщество конкретного языка остаётся. Для него не страш­ны краткосрочные нарушения в коммуникации не страшны (Германия не перестала быть Германией в 1945, так же как и Россия Россией в 1917). Но если различные речевые сообще­ства одного языкового сообщества перестают общаться друг с другом (по географическим или политическим причинам), то единое языковое сообщество, связывающее их, тоже постепен­но перестаёт существовать (или, по крайней мере, языковая связь ослабевает), и возникают новые различные языковые со­общества. Именно язык отделяет данное языковое сообщество от других (мы/они) и навязывает свою «идеологию». Каждый язык имеет свою картину мира, и никого нельзя никого убе­дить, что его язык рисует мир неправильно. В этом отноше­нии существует полное равноправие языков, но они не равны между собой по выполняемым ими функциям. Дело не в кра­соте того или иного языка, а в том, насколько полно то или иной «языковой инструмент» может удовлетворять человече­ские потребности в общении в данную эпоху и в данном ре­гионе. На данном этапе для любой эффективной кооперации на постсоветском пространстве необходим русский язык. Как отмечал глава думского Комитета по международным делам Леонид Слуцкий, «мы сегодня присутствуем при формиро­вании культурного измерения интеграционных процессов на евразийском пространстве». По его словам, цементирующей основой любых интеграционных процессов на постсоветском, в том числе и евразийском, пространстве является русский язык. Но прежде чем говорить о культурном измерении, сле­дует обратить внимание на сохранение русскоязычного про­странства и образования: «В 1989 году на русском языке в мире говорили 350 миллионов человек, а сейчас всего 270 миллио­нов. Мы ответственны за то, чтобы в странах СНГ, в странах ЕАЭС не выросло поколение политиков, которые будут пло­хо говорить по-русски. Потому что тогда Евразийский эконо­мический союз превратится в колосс на глиняных ногах. Мы должны хорошо друг друга понимать, иначе Евразийский союз ожидает судьба Вавилонской башни».

Можно сказать, что русский язык на постсоветском про­странстве играет примерно ту же роль, что и французский язык в странах Франкофонии. По выражению поэта и первого президента Сенегала Леопольда Седара Сенгора, Франкофо- ния возникла как «чудесный инструмент» для многих африкан­ских и арабских стран, получивших независимость. «В момент становления универсальной цивилизации есть инструмент, найденный на развалинах колониального режима, который может нам помочь в этом процессе. Это французский язык. Франкофония — это интегральный гуманизм, распростра­няющийся по земле, это пробуждающийся сплав «спящей энергии» всех континентов и рас. Франция — это вы, это я, это французская культура. Переменим подлежащее: негритюд, арабизм — это тоже вы, французы, живущие в метрополии... Французский язык — это солнце, которое светит вне Фран­ции». Опыт Франкофонии как глобального интеграционного проекта, вероятно, может быть интересен и для России. Не случайно на факультете международных отношений СПбГУ каждый год (в 2017 году в седьмой раз) в международный день Франкофонии проходят международные конференции, по­свящённые Международной организации Франкофония (ре­шающий вклад в организацию и работу этого мероприятия вносит доцент И. В. Иванников).

-      Игорь Вячеславович, но язык это не только фактор сотрудничества, часто он становится и камнем преткно­вения в межгосударственных отношениях?

-      Если говорить о конкретном приложении теории к практике, то за примерами далеко ходить не надо. Так, напри­мер, с 1 июня 2017 года в России вступил в силу Закон, запре­щающий водителям с иностранными правами работать на территории страны. При этом в пятницу, 14 июля, Госдума приняла Закон, которым вводится право граждан Киргизии, а также других стран, где русский язык закреплен как официаль­ный, работать профессиональными шоферами на территории Российской Федерации на основании национальных водитель­ских удостоверений. В этот список попали все страны ЕАЭС, кроме Армении, где русский язык не имеет официального статуса. Причём спикер Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации В. Володин заявил о том, что для того, чтобы национальные водительские права Армении могли быть признаны на территории России необходимо за­крепить официальный статус для русского языка в законода­тельстве республики. Это заявление вызвало неоднозначную политическую реакцию в Армении. Очевидно, что количество людей, живущих в Армении и считающих русский язык род­ным, не так велико. В этих условиях государство обычно не за­крепляет официальный статус за языком, на котором хотя раз­говаривает большинство населения, но использует его скорее как второй, «рабочий» язык. Всякое языковое давление от­пугивает. В данной ситуации именно свободный выбор языка международного общения (определяемый экономическими факторами) сделает гораздо больше, чем любое принуждение.

-      А существуют ли соперники у русского языка на постсоветском пространстве?

-      Да, конечно. Этими соперниками могут стать и турец­кий язык в Азербайджане, и персидский в Таджикистане. Но очевидно, что наиболее активно (и не только на территории стран СНГ, но и во всём мире) продвигается английский язык. Но это объективный процесс, поддерживаемый экономиче­ской глобализацией. Китай же, например, также активно пы­тается способствовать распространению китайского языка, но на данном этапе к серьёзным результатам это не приводит. Вот если Китай сам займёт место мирового политического и экономического лидера, тогда положение дел изменится, и весь мир примется за изучение китайского языка. Но это ма­ловероятно. Что касается английского, то можно сказать, что транснациональное англоязычное сообщество, хотя и имеет одинаковые стратегические цели (сохранение господствующе­го положения своего языкового сообщества и его, скажем так, картины мира), но по экономическим причинам идеологиче­ски неоднородно. Если так называемый «трампизм», опираясь на национальное промышленное производство, предлагает сохранить традиционную схему поддержания глобального американского лидерства (сильная страна - сильная экономи­ка - сильное национальное производство - сильная армия), то сторонники политического постмодернизма, экономически выигрывающие от экономической глобализации (прежде все­го космополитическая англоязычная бюрократия ТНК), пред­лагают пожертвовать национальными рамками и защитой национального производства ради универсального единого англоязычного мира. Эта мысль, впрочем, не нова. Например, в «Католиконе», созданном в ХШ в. и ставшим на несколько веков самой популярной книгой европейского средневековья (даже после изобретения книгопечатания в XV в. данное про­изведение издавалось более 50 раз) в статье «язык» (lingua) приводится следующее рассуждение, одновременно сочетаю­щее в себе элементы теорий «столкновения цивилизаций» и «конца истории»: «Прежде чем гордыня Башни их разделила, у всех национальностей был один язык — еврейский. Пред­ставляется также с большой степенью вероятия, что... и будет лишь один язык... Подобно тому, как перед Вавилонской баш­ней существовал один язык, еврейский, также некоторые учё­ные мужи полагают, что по совершению Суда, снова останется один язык. На самом деле, через множество языков существу­ет разнообразие. А там, где разнообразие, там и несогласие. В Церкви же святых не будет несогласия. Следовательно, не будет и разнообразия языков... Один будет всем язык и не­утомимое ликование. Единое чувство. Вечная любовь. И будут всеобщими для всех — всемогущество, мудрость, мир, спра­ведливость, понимание. И не будет в этом мире разнообразия языков». Впрочем, всё это тема для особого разговора...

-      Так в чём же состоит суть концепции лингвистиче­ского реализма, и как конкретно она может быть приме­нена к интеграционным процессам, прежде всего к инте­грации в рамках ЕАЭС?

-      С точки зрения лингвистического реализма развитием общества управляют и экономические детерминанты, и гео­политика и законы, выявленные политическим реализмом, но конкретный путь развития, как отдельного государства, так и международной системы в целом определяет сумма этих раз­нонаправленных сил, равнодействующая этих сил (как в физи­ке). Причём язык (также как и физический мир, наша биоло­гическая природа) - это то поле, в котором действуют все эти силы. Действуют только в нём и сами меняются под влиянием этого поля. Язык это самое главное, основа, базис всякого со­циального действия и всякой политики. Таким образом, глав­ными действующими лицами (акторами) в мировой политике выступают различные языковые сообщества, даже если они и разделены государственными границами. Как считали древ­ние, даже само возникновение международных отношений как таковых произошло только после разделения единого язы­ка и появления в результате этого (и только благодаря этому!) различных народов. Именно лингвистический фактор (разни­ца языков, невозможность взаимопонимания) является базо­вым фактором делящим мир на «мы» и «они». Поэтому вся человеческая история (прежде всего, история международных отношений) это процесс взаимодействия различных комму­никативно-лингвистических сообществ и их представлений о мире, которые определяются социально-экономическим раз­витием, а народ (или «нация») это реальное коммуникативно­языковое сообщество, имеющее политическую организацию.

Также очевидно, что общий язык способствует сотрудничеству между народами и созданию как экономических, так и поли­тических союзов (что мы и видим на примере ЕАЭС), а раз­ница языков часто становится фактором непонимания и враж­дебности. Как писал ещё первый греческий историк Геродот про греков: «Так как они говорят на одном языке, то им следо­вало бы улаживать споры через глашатаев и послов и лучше любыми другими способами, чем войнами...». Впрочем, раз­ница языков в современном мире достаточно легко преодоли­ма. И на современной международной арене важны не только языки, но и государственные, и экономические интересы (ко­торые часто противоречат друг другу). Так, если мы загляды­ваем в будущее, то видим, что лингвистическое многообразие противостоит англоязычной глобализации.

Что касается применения лингвистического реализма к конкретной международной организации ЕАЭС, то очевидно, что данный интеграционный проект является не только ре­зультатом действия объективных социально-экономических законов, но и с точки зрения «языковой связанности» друг с другом стран-участниц очень перспективен. Более того (и это, наверное, тот случай, когда теоретические посылки покажутся абсурдом для практиков), с точки зрения лингвополитических закономерностей современная непростая ситуация в россий­ско-украинских отношениях является лишь политическим эпизодом, а не долгосрочным политическим трендом. Рано или поздно (под воздействием всё тех же лингвополитических обстоятельств) Украина станет полноценным участником ев­разийского интеграционного проекта, доказавшего свою эко­номическую эффективность.

-      Уважаемый Игорь Вячеславович, что бы Вы пожела­ли читателям и сотрудникам Евразийского юридического журнала в канун юбилея?

-      Спасибо Вам за интересные вопросы. А ещё, в заключе­ние нашей беседы, мне хотелось бы поздравить весь коллектив и лично главного редактора вашего замечательного журнала профессора Инсура Забировича Фархутдинова с приближаю­щимся десятилетием выхода в свет первого номера. Хочется поздравить и всех читателей Евразийского юридического жур­нала, которые могут следить на его страницах за плодотворны­ми научными дискуссиями, которые, несомненно, вносят свой вклад и в практическую работу по интеграции евразийского пространства. Поздравляю!

-       Благодарим Вас!

Интервью брали: