№ 11 (54) 2012г.

Шумилов Владимир Михайлович, доктор юридических наук, профессор. Сибиряк и уралец по детству. Когда-то, сразу после армейских лет в пустыне Монголии, с полупустым чемоданчиком прибыл в Москву покорять МГИМО. Покорил.

    Духовная эволюция потребовала чего-то такого за пределами права. Вышла книга прозы «Литературные опыты в духе русского экзистенциализма», томик стихов. Оценили, приняли в Союз писателей России.

     Автор афоризмов: «Иногда кажется, что жизнь – это казнь», «Чем дальше в жизнь – тем глубже в смысл», «Есть мысли, которым лучше застрелиться», «Маленькие незаметные гении – повсюду вокруг нас», «Кто подлец, наглец и делец, тому – венец, ларец и дворец». Мыслитель, наблюдатель, аналитик. Русский государственник.
   Вот несколько стихов гражданского и социального звучания – злых, созерцательных, сентиментальных, ироничных. Словом, экзистенциальных.
*****************************************************

О племени клерков и ответработников
    
    Неистощим,
как круговорот воды;
кадавром сросшийся
со столом,
с головою-урной
канцелярской
белиберды;
засовывает булочки
во рта пролом.
Пятипалой лапкой
шуршит в листках,
уползая в ворохи
по окорок зада.
Душит дело
липкая рука
вездесущего
и многоликого
гада.
С башни прочного
своего положенья
на пригнувшихся
просителей толпы
изливает он
помои
презренья,
придавил бы каждого,
если б мог бы.
В примитивности
клоповьей
не прост.
Вверх по свитой
паутине
спешит
поменять большую
должность
на пост
    за каких-нибудь
две «никчемных»
души.
За бетонною мощью
сидения –
дота,
от смертных вдали,
расслабившись сидя,
готов поржать
над
сальным анекдотом
иль критикнуть статейку –
пока шеф
не видит.
Закатит томно
глазенок пару,
поскребет украдкой
кургузое пузо.
Но не курить
тебе
заморские сигары,
не носить
начальственных
картузов.
Товарищ! Избавим строй
от этой навязчивой
холеры.
Движенье вперед
не терпит тленья.
Обрушим груз
нашей высшей меры –
злую кару
гражданского
осужденья.

     Впечатление от поездки в Ростов Великий    
  
     Кое-что о Лжи
    
     Шершавых стен коснусь рукой –
Камней холодных мертвый ряд.
Недвижим, нерушим покой.
Лишь башни стражами стоят.
И тесный свет вдруг станет пуст.
Над головой – заволокло.
Опавшей ветки звонкий хруст
Да купола под серебро.
Ни времени, ни смерти нет.
Ничто красы не победит.
Как это было триста лет –
Монах над росписью сидит.
Всё тот же вековой мотив
Разносит колокол в ночи.
На золотых крестах застыв,
Молчат, нахохлившись, грачи.

Прощание с отчим домом

Посижу на тёплом брёвнышке
в очарованном бездумье,
подержу в ладони зёрнышки,
разомлею на беду мне.
Посмотрю на дом с калиткою,
погадаю на удачу,
попрощаюся с молитвою
и тихонечко заплачу.
Уведёт дорога стёжками –
ни позвать, ни оглянуться.
Зарастёт травою прошлое –
чтобы больше не вернуться.

    И по вере, и по безбожью
Нет вернее, как бить одной ложью.
Она умница, в деле – гожа
И ко всем одинаково вхожа.
Разговор утонченный, мягкий:
Отдохните, расслабьтесь, прилягте.
Гипнотически ласковой дрёмой
Согревает грудная истома.
Только вдруг просыпаюсь с дрожью,
Весь наполнен не лаской, а смрадом.
Оказалось, что полон ложью,
И не сон это – голая Правда.
Каннибальствует на подмостках,
Осыпает газетными блестками.
Где бы ни был, куда ни придешь,
Кто откроет? – Конечно же, Ложь.
Поражает плакатным громом,
Платит премией, спецпайком,
Пожирает друзей и знакомых;
Кого – прямо, кого – тайком.
Бьёт в лицо сторуким собраньем,
Располнев, раздобрев в заседаньях.
И на каждом шагу мы пасуем,
Против правды стыдливо воюем.
Лживой речью, голосованьем,
Обличением и обещаньем.
Чуть солги – и ты тоже стечешь
В одну общую жирную ложь.
«Где ж ты видел всё это, чудак?» –
Скажут мне. Объясненье простое:
Всё, конечно же, вовсе не так;
Просто зеркало было кривое.

Но стряхнув тошноту наважденья,
На себя самого став похож,
Ты увидишь – всмотрись в отраженье, –
Как с бездонным, господским презреньем
Смотрит наглая, сытая… Ложь.

     Всё кругом
(навеяно стихотворением З. Гиппиус)
Белое, желтое, красное, синее;
Чуточку слабое, но чаще – сильное,
В слабости – гордое, в силе – открытое,
Нежно-растущее, светом умытое.
В детской кроватке утром орущее;
Властно-упрямое, к цели ползущее,
Мудро-спокойное, трудолюбивое,
Грустное, мягкое, очень счастливое.
Труднодоступное и суперсложное,
Но для разумного не невозможное…
Жизнь порождая и ею рожденное,
Гнилью и слизью не побежденное.
Умное, щедрое, косности чуждое,
Смерти и горю равно неподсудное.
Цельное, чистое, веское, ёмкое,
Порою – тихое, иногда – громкое.
Звездно-прекрасное, к тайнам зовущее,
Пусть и опасное, всё же влекущее.
Стойко-железное, к боли привычное.
Слёзы смахнув – за работой обычною.
Хрупкое, доброе, в добром – широкое,
Разумом – светлое, духом – глубокое.
С верой, надеждой, любовью бредущее.
Вечно бессмертное, сущее, сущее…

Пусть время уходит, пусть тают года,
Мы знаем, мы верим: так будет всегда.
   
    Уездногородские картинки
Бредёт лошадёнка
по мостовой;
трясёт бородёнкой
возница седой.
Стоит попрошайка,
одёжка – с дырой;
на балалайке
играет слепой.
Предлагают шанежки,
коржики, коврижки.
Вот тебе – варежки,
вот тебе – книжки.
Просят только денежки:
доставай кубышки…
Тявкает дворняжка:
гость – не по нутру;
тяпнула за ляжку –
скрылась в конуру.
Молит богомолка
в церкви поутру;
кто-то долго-долго
воет не к добру.
Бабка на завалинке
в дерюжке-рогожке
прямо на проталинку
высунула ножку –
в разушитом валенке, –
на тропку-дорожку.
Гремит перебранка
в тёмном углу,
Гадает цыганка,
сзывают ко столу.
В окошке – котёнок
прижался к стеклу;
чует, чертёнок,
дело – к теплу.
Разогрело солнышко.
Сказочка-сказка!
Из косого дворишки
манит синеглазка,
лёгкая как пёрышко,
щедрая на ласку.

     Из окна поезда
За окном проносится,
пролетает Русь.
За многоголосицу –
к черту – унесусь!
Гул агломерации
В проблесках зари.
Воет авиация.
Строят корабли.
Тарахтят комбайнами
спелые поля –
будет урожайною
матушка-земля.
Белобрысый Ванечка –
одиннадцатый год –
на ветхом полустаночке
картошку продаёт.
Мужичонка седенький
машет костылём:
на деревне бедненькой
обошли рублём.
Под сосной корявою
вылезает гриб.
Грибники оравою
разругались вхрип.
Пусть живём как можется –
пóтом и горбом.
Счастье нам приложится
когда-нибудь потóм.

Сонет о Еде
На длинный стол в соленьях и вареньях,
богатый дичью, подали борща,
паштеты, языки, индейку в овощах.
Лобастый поросёночек в кореньях
зрит, как терзают с вдохновеньем
окорока, сердца, мозги, леща,
набросившись на яства сообща,
отравленные соковыделеньем.
И пусть кровенаполненный бифштекс,
включив природный наш рефлекс,
исчезнет во плоти за крепкими зубами.
Глядь, человечишко, моща мощёй,
из-за забора кушает глазами,
прижавшись к прутьям головой.
   
     Город
Заманит ликом – красив
плакат.
Чарует бабочек блеском –
сияньем.
Как лакированный
агрегат,
сулящий величие и
воздаянье.
Облапит тайною
фонарей,
предвестием будней
празднолюбивых,
отточием улиц, гуашью
аллей,
сладкоголосием
велеречивым.
В грудную клетку
по-воровски
вползёт, чтобы вывернуть
наизнанку.
Его механические
мозги
бесстрастны, подсовывая
приманку.
Тебя, романтичного,
он обернёт
в жирного дядю
на «Мерседесе»
и после в дороге
перевернёт
согласно сценарию
в своей пьесе.
Обчистит карманы
и всё нутро –
заглядывай в окна в дождь –
непогоду;
располовинит на рельсах
метро.
Бегом из города –
на свободу!
    
     Однажды в феврале
Я вижу: от своей избушки
в руках со старенькой воздушкой
бредёт пацан в снегу по пояс,
могуществом и счастьем полнясь.
Играя первую охоту,
Идёт на взрослую работу.
Добыча на ветвях щебечет,
как будто мир наш вечен,
и кто-то с розовенькой грудкой –
в прицеле старой душегубки.
Щелчок – и нету птички вольной.
Всё быстро и совсем не больно.
Над тёплым тельцем побеждённым
мальчишка замер удивлённо:
пусть лес и кажется безбрежным,
но никогда не будет прежним.
 
     В Шотландии

Холмы придавлены веками,
овечки тучные бредут,
туманы слиты с облаками,
ручьи молочные текут.
Зачем я оказался тут?
Какими тайными путями
судьбой шотландских королей
охвачен? В думах, ранах
скачу среди пустых полей
из замка в замок спозаранок
по вереску. Собранью клана
несу набор благих вестей:
Стюартов сохраним у власти.
Пускай цветёт чертополох!
Избавим от любой напасти
народ свой. Нет дорог
для англичан. Мы на порог
не пустим их,
а разорвём на части.

По воле злого драматурга –
не на коне (не так красиво) –
очнулся в пабе Эдинбурга
за пинтой пенистого пива
с бутылкой, что для нас не диво,
ядрёных виски и в окурках.
Зудит заливисто волынка.
Закуски нет, и хаггис съеден.
Надену килт и по Ордынке –
пардон, по Ройал Миль – поедем
гулять куда-нибудь к соседям
по развесёлой, по старинке.
А лучше, чем иным двуногим,
овечкой сытой, с голым торсом,
щипать зелёные отроги,
поросшие травою-ворсом.
Страна, прославленная Бернсом!
И будем вечными, как боги…