Статья посвящена проблемам цифровизации гражданского оборота.

Отмечается, что отсутствие прямого законодательного упоминания о цифровых объектах, с одной стороны, может означать лишь то, что они не относятся к числу объектов права. С другой стороны, в этом случае сами цифровые права остаются без объекта. Если же предположить, что объекты цифровых прав не обладают оборотоспособностью, то складывается не менее парадоксальная ситуация, при которой отчуждается право на неотчуждаемый объект.

Последующее законодательство делает явный шаг от узкого публично-правового понимания валюты к ее более широкой частноправовой трактовке. Во-первых, законодательно признается существование цифровых объектов, по своей природе не относящихся к категории цифровых прав; во-вторых, поскольку, в силу прямого указания закона, «цифровая валюта» выступает в качестве средства платежа, это означает ее включение в гражданский оборот. Неопределенность нормативно-правового регулирования выражается не только в абстрактности определения «цифровых прав» и в двойственности описания «цифровой валюты», но и в прямых концептуальных противоречиях, когда закон именует цифровую валюту средством платежа, но фактически запрещает использовать ее по этому прямому назначению, хотя и допускает совершение с нею сделок, в том числе направленных на ее отчуждение.

Ключевые слова: гражданский оборот, цифровые права, цифровые объекты, криптовалюта, блокчейн, цифровая валюта, гражданское законодательство, правоотношение, оборотоспособность, отчуждение.

ИНЖИЕВА Буйнта Борисовна
кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права и процесса Калмыцкого государственного университета, кандидат юридических наук, доцент, г. Элиста

INZHIEVA Buinta Borisovna

Ph.D. in Law, associate professor of Civil law and process sub-faculty of the Kalmyk State University, Elista

THE IMPACT OF DIGITAL TECHNOLOGIES ON THE LEGAL REGULATION OF CIVIL TURNOVER

The article is devoted to the problems of digitalization of civil turnover. It is noted that the absence of a direct legislative mention of digital objects, on the one hand, can only mean that they are not among the objects of law. On the other hand, in this case, the digital rights themselves remain without an object. If we assume that the objects of digital rights do not have turnover, then there is an equally paradoxical situation in which the right to an inalienable object is alienated. The subsequent legislation makes a clear step from a narrow public-legal understanding of the currency to its broader private-law interpretation. Firstly, the existence of digital objects that by their nature do not belong to the category of digital rights is legally recognized; secondly, since, by virtue of a direct indication of the law, «digital currency» acts as a means of payment, this means its inclusion in civil circulation. The uncertainty of regulatory regulation is expressed not only in the abstractness of the definition of«digital rights» and in the ambiguity of the description of«digital currency», but also in direct conceptual contradictions when the law calls digital currency a means of payment, but actually prohibits its use for this direct purpose, although it allows transactions with it, including those aimed at its alienation.

Keywords: civil turnover, digital rights, digital objects, cryptocurrency, blockchain, digital currency, civil legislation, legal relationship, turnover, alienation.

Развитие информационных технологий и институтов «цифрового общества» не могло не найти своего отражения в правовом регулировании, в том числе и гражданском за­конодательстве.

Поскольку цифровая реальность становится простран­ством для все большего числа процессов, которых не суще­ствует в материальной реальности, то возникает необходи­мость в их нормативном упорядочении. Даже если цифровые объекты существуют параллельно с материальными и обла­дают с ними некоторым сходством, то они вызывают гораздо больше затруднений уже на уровне идентификации, не гово­ря о более сложных операциях. Например, существуют два схожих процесса: IPO (первичное размещение акций) и ICO (первичное размещение токенов). Однако если размещение и оборот акций являются предметом детального правового регулирования, то в отношении криптовалюты оно практи­чески отсутствует, что ведет к многочисленным издержкам.

Пока самым радикальным и наглядным последствием влияния цифровизации на законотворческую деятельность остается принятие Федерального закона от 18 марта 2019 г. № 34-ФЗ, которым в часть первую Гражданского кодекса Рос­сийской Федерации была внесена статья 141.1 «Цифровые права»^[1].

Тем не менее данная новелла, разумеется, не могла устра­нить всей той неопределенности, которая связана с граждан­ско-правовым оборотом цифровых объектов. Специалисты отмечают недоработанность определения цифровых прав, его декларативность, отсутствие достаточных критериев, позволяющих отличать их от иных сходных явлений [2, с. 5; 9, с. 46].

В настоящее время цивилистическая наука продолжает колебаться между двумя возможными путями осмысления соответствующих явлений: либо квалифицировать их в рам­ках уже существующих гражданско-правовых категорий и конструкций (например, рассматривать криптовалюту как вид имущества, или же признавать деятельность по оборо­ту токенов и криптовалют в качестве договоров игр и пари), либо изыскивать для правового регулирования данных от­ношений какие-то принципиально новые самостоятельные подходы [3, с. 178-179].

Цифровые объекты обладают следующими особенно­стями, потенциально важными с нормативно-правовой точ­ки зрения:

Диверсификация. Цифровые объекты (в частности то­кены) разнообразны и склонны к гибридизации, вследствие чего постоянно образуются новые и новые виды и подвиды, что неизбежно сказывается на их обращении, поскольку каж­дый вид токенов наделяется отдельной функцией, и выход за рамки данной функциональности невозможен (например, существуют токены для инвестиций, для служебных целей, для обслуживания клиентов и т.д.): «Классификации и опре­деления различий между «платежными токенами», «утили- ти токенами» и «инвестиционными токенами» полезны и могут иметь практическое юридическое значение в рамках действующего законодательства, однако польза этих клас­сификаций ограничена большим количеством гибридных токенов, которые включают в себя характеристики, принад­лежащие к нескольким данным категориям сразу» [10, с. 70].

Сетевой характер обращения, при котором не существу­ет иерархии владельцев или держателей цифровых объек­тов, равно как и тех, кто способен изменить «цепочку», по­скольку сам принцип работы блокчейнов предполагает, что цепь конструируется каждым участником: «Важным аспек­том децентрализации является отсутствие посредничества в хранении и передаче «токена» или «монеты». Токен можно определить как фактическую способность управлять едини­цей, распознанной на блокчейне (т.е. признанной лицами, участвующими в экосистеме): контроль заключается либо в сохранении этой единицы без изменений, либо в передаче фактического управления этой единицей кому-то другому (т.е. с одного «адреса» на другой). Эта способность зависит не от посредника, а исключительно от отношений, возникших в системе блокчейна. Таким образом, «владение» токенами осуществляется без привлечения какого-либо другого храни­теля, кроме системы блокчейна, а передача токена происхо­дит непосредственно от участника к другому участнику без посредника (peer to peer)» [10, с. 72].

Автоматизм обращения. Особенность цифровых объ­ектов заключается в том, что они находятся в режиме авто­матического, а не «ручного» управления. Когда-то субъектом запущенная программа не требует впоследствии прямого участия, все операции и действия владельцев максимально автоматизированы и закодированы специальным образом. Например, смарт-контракт - это программа, которая авто­матически производит транзакцию, когда наступает огово­ренное сторонами условие [10, с. 73].

Одна из наиболее очевидных проблем связана с крите­риями оборотоспособности цифровых объектов.

Редакция ст. 141.1, а также одновременно измененной ст. 128 ГК РФ, приводит к исследователей к выводу, что «в цифровом гражданском обороте участвуют не сами циф­ровые объекты, а признаваемые законом цифровые права в рамках информационной системы, функционирующей на принципах децентрализованного реестра или иных принци­пах используемых цифровых технологий» [6, с. 18].

В соответствии со сложившимися представлениями об оборотоспособности, объектом гражданских прав и, соответ­ственно, гражданского оборота, могут выступать субъектив­ные имущественные права, но и само имущество как предмет этих прав.

В случае с цифровыми правами, действительно, вопрос об их объектах на уровне норм Гражданского кодекса никак не разрешен [8, с. 13]. В ст. 128 ГК РФ они не упоминаются, в отличие от цифровых прав; из пп. 1, 3 ст. 141.1 вытекает, что именно цифровые права, а не их объекты, являются пред­метом распоряжения, передачи, перехода по сделке и т.п.: иначе говоря, «цифровые права на цифровые объекты (то­кены, криптовалюты, иное цифровое имущество) обладают потенциальной или действительной экономической ценно­стью, а также экономическим содержанием и относятся к ка­тегории имущественных гражданских прав» [6, с. 24].

Таким образом, правовая природа цифровых объектов приобретает крайне противоречивый вид. Нетождествен­ность понятий «право» и «объект права» не нуждается в до­полнительном обосновании. Исходя из этого, отсутствие за­конодательного упоминания о цифровых объектах, с одной стороны, может означать лишь то, что они не относятся к числу объектов права. С другой стороны, в этом случае сами цифровые права остаются без объекта. Если же предполо­жить, что объекты цифровых прав не обладают оборотоспо­собностью, то складывается не менее парадоксальная ситу­ация, при которой отчуждается право на неотчуждаемый объект.

Приобрело большую известность так называемое «дело Царькова», в котором арбитражный суд первой инстанции постановил, что криптовалюта не должна передаваться в кон­курсную массу при банкротстве, но апелляционная инстан­ция отменила это решение, исходя из следующего: нормы ГК РФ об объектах гражданских прав носят диспозитивный характер, что позволяет толковать в ст. 128 понятие «иное имущество» предельно широко, учитывая развитие новых технологий (Постановление 9 ААС от 15.05.2018 по делу № А40-124668/2017) [12, с. 51-52].

Вместе с тем остается открытым вопрос, как была бы расценена эта криптовалюта в свете позднейших изменений гражданского законодательства: в качестве «иного имуще­ства» как объекта прав или в качестве собственно «цифрового права».

К отождествлению цифрового права и криптовалюты склоняется, в частности, А. С. Лолаева, когда утверждает: «то, что в Гражданском кодексе обозначено «цифровым правом», ранее было известно как «токен»» [7, с. 49].

Проанализировав ряд судебных решений, Р. М. Янков­ский заключает, что «суды не оспаривали действительность сделок с объектом, не поименованным в ГК РФ, и не ставили под вопрос предоставление правовой защиты действиям, со­вершенным в блокчейне» [12, с. 53].

Далее, даже отнесение цифровых объектов к имуществу еще не дает точной идентификации их правового режима.

Например, в связи с возможностью признания единиц криптовалюты ценными бумагами отмечается, что «класси­ческие криптовалюты вроде биткойна (bitcoin) или эфира (ether) не являются инструментами инвестиций в эти проек­ты. Они представляют собой лишь платежное средство, используемое по соглашению покупателя и продавца любого товара. Организаторы соответствующих проектов не эмити­руют криптомонеты для получения денег от инвесторов пу­тем продажи криптомонет. Эмиссия происходит децентра­лизованно, и создатели новых монет («майнеры»), по сути, просто получают гонорар за свою работу» [1, с. 72].

Однако, если приравнивать цифровые объекты к пла­тежным средствам, это означает, что они выполняют функ­ции валюты со всеми вытекающими правовыми последстви­ями, прежде всего публично-правового, а не частноправового характера, причем, исходя из идеи государственной монопо­лии на выпуск валюты, свободная эмиссия подобных объек­тов, вероятно, подлежит ограничению.

Именно такую позицию заняло Правительство Россий­ской Федерации при обсуждении первоначального законо­проекта о цифровых правах, возражая против включения в него понятия «цифровые деньги» на том основании, что де­нежной единицей в России является рубль, а введение иных денег не допускается [4, с. 137-138].

М. А. Рожкова, напротив, проводит параллель между то­кенами и акциями, усматривая сходство между процессами их размещения и оборота, хотя отмечает в этом контексте: «первое представляет собой специальную процедуру, тогда как второе подразумевает совершение сделок с этими объек­тами - является очевидным, что они должны осуществляться по разным правилам. С учетом этого хотелось бы подчер­кнуть, что в рамках ICO токен должен рассматриваться ис­ключительно как средство инвестирования, а последующий оборот токенов требует разработки самостоятельных правил: при регламентации именно оборота токенов национальный законодатель сталкивается с массой дополнительных вопро­сов, в том числе в контексте понимания токенов в качестве криптовалюты» [9, с. 39]. Впрочем, далее автор подчеркивает, что положения о ценных бумагах могут распространяться не на все токены, а лишь на те, которые соответствуют понятию ценных бумаг в национальном законодательстве [9, с. 40].

Новым этапом в развитии гражданского оборота циф­ровых объектом стал Федеральный закон от 31 июля 2020 г. № 259-ФЗ «О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»^[2].

Следует отметить, что, судя по его названию и тексту, данный законодательный акт делает явный шаг от узкого пу­блично-правового понимания валюты к ее более широкой частноправовой трактовке.

Обращает на себя внимание то, как по-разному закон № 259-ФЗ подходит к содержанию двух понятий «цифро­вые активы» и «цифровая валюта». Если цифровые активы в п.2 ст.1 определяются через уже закрепленную в ГК РФ ро­довую категорию «цифровые права», то цифровая валюта характеризуется качественно иным образом, а именно как «совокупность электронных данных (цифрового кода или обозначения), содержащихся в информационной системе, которые предлагаются и (или) могут быть приняты в каче­стве средства платежа, не являющегося денежной единицей Российской Федерации, денежной единицей иностранного государства и (или) международной денежной или расчет­ной единицей...» (п. 3 ст. 1).

Эта констатация является принципиально важной, по­скольку позволяет сделать два относительно новых вывода:

во-первых, что законодательно признается существова­ние цифровых объектов, по своей природе не относящихся к категории цифровых прав;

во-вторых, поскольку, в силу прямого указания закона, «цифровая валюта» выступает в качестве средства платежа, это означает ее включение в гражданский оборот.

Впрочем, эти законодательные положения, разумеется, не устраняют всех противоречий в правовом режиме цифро­вых объектов. Как отмечает, например, А. А. Ситник, «с од­ной стороны, цифровые валюты для целей отдельных зако­нов признаются имуществом, констатируется возможность совершения гражданско-правовых сделок с ними, с другой, согласно гражданскому законодательству, цифровые валюты не отнесены к объектам гражданских прав. Получается, что цифровые валюты, как «кот Шрёдингера», одновременно на­ходятся в двух противоположных состояниях.» [11, с. 106].

Действительно, в позиции законодателя по вопросу о статусе цифровой валюты нет должной последователь­ности. Например, в процессе принятия закона № 259-ФЗ Комитет Совета Федерации по бюджету и финансовым рынкам в своем заключении заявил: «в отношении циф­рового финансового актива всегда существует обязанное лицо по требованию (обязательству), которое удостове­ряет цифровой финансовый актив, в то же время в отно­шении цифровой валюты обязанного лица нет, как нет и требования (обязательства), лежащего в ее основе. При этом цифровой финансовый актив как разновидность цифрового права является объектом гражданских прав и в этой связи может выступать законным объектом граж­данско-правовых сделок» [11, с. 105-105]. Таким образом, можно сделать вывод, что авторы данного заключения не считают цифровую валюту полноценным объектом граж­данских прав.

Элементы подобного отношения к цифровой валюте имеют место и в самом тексте закона, например: «Юриди­ческие лица, личным законом которых является российское право, филиалы, представительства и иные обособленные подразделения международных организаций и иностранных юридических лиц, компаний и других корпоративных обра­зований, обладающих гражданской правоспособностью, соз­данные на территории Российской Федерации, физические лица, фактически находящиеся в Российской Федерации не менее 183 дней в течение 12 следующих подряд месяцев, не вправе принимать цифровую валюту в качестве встречного предоставления за передаваемые ими (им) товары, выпол­няемые ими (им) работы, оказываемые ими (им) услуги или иного способа, позволяющего предполагать оплату цифро­вой валютой товаров (работ, услуг)» (п. 5 ст. 14 закона № 259- ФЗ).

Иначе говоря, в разных частях одного и того же закона соединены несовместимые по смыслу положения: объявле­ние цифровой валюты средством платежа в п. 3 ст. 1 и фак­тический запрет пользоваться ею в этом качестве в п. 5 ст. 14 (что дополняется запретом распространять информацию о предложении и (или) приеме цифровой валюты в качестве встречного предоставления за товары, работы и услуги в п. 7 той же ст. 14).

Более того, с конца 2021 года Центральный банк Россий­ской Федерации начал открыто выступать за то, чтобы запретить на территории России не только платежи в криптовалю­те, но и ее производство (майнинг), и обращение [5, с. 12-15].

Специфика гражданского оборота цифровых объектов и цифровых прав состоит в том, что развитие оборота опере­жает динамику правового регулирования.

Представление о гражданском обороте и всех его свой­ствах основываются на той установке, что предметы, будь то материальные или идеальные, могут быть точно зафиксиро­ваны в определенных границах.

Многозначность цифровых объектов (в частности, крип­товалюты) препятствует их вхождению в оборот, для кото­рого важна определенность: что и во что конвертируется, какие именно объекты подвергаются обменным операциям, - в противном случае юридически значимый характер соот­ветствующих отношений установить не представляется воз­можным.

Цифровизация порождает децентрализованные прак­тики формирования нематериальных объектов гражданско­го оборота - например, публичный блокчейн, общедоступ­ный, не имеющий единого места хранения и единого органа управления [9, с. 52-53].

В связи с этим возникает вопрос: значит ли это, что де­централизованная система порождает децентрализованный оборот и соответствующее ему регулирование?

Цифровизация придает гражданскому обороту асимме­тричность: наряду с относительно стабильными и юридиче­ски освоенными областями, в его составе появляются сферы, по отношению к которым пробелы в регулировании стано­вятся не исключением, а общим правилом. В связи с тем, что криптовалюта как явление носит многозначный и неустой­чивый характер, к ней могут быть применены многие уже существующие принципы и нормы права, а новые правила еще не охватывают всей области цифровых объектов. Поэто­му возможны различные недобросовестные манипуляции и мошеннические схемы.

Таким образом, возникает нетипичная ситуация, когда в гражданском обороте фактически участвует больше циф­ровых объектов, чем признано на законодательном уровне, поскольку не все токены изучены и получили собственный правовой режим.

Неопределенность нормативно-правового регулиро­вания выражается не только в абстрактности определения «цифровых прав» и в двойственности описания «цифровой валюты», но и в прямых концептуальных противоречиях, когда закон именует цифровую валюту средством платежа, но фактически запрещает использовать ее по этому прямо­му назначению, хотя и допускает совершение с нею сделок, в том числе направленных на ее отчуждение.