Знаковость права: рецензия на монографию М.В. Байтеевой «Язык и право»

№ 9 (64) 2013г.

Современная философия, как утверждается многими учеными, по преимуществу - философия языка Это связано с лингвистическим поворотом, который сыграл важнейшую роль в трансформации социальной философии и оснований социогуманитарной науки. Язык - это не только средство фик­сации и номинации мира, но и атрибут мышления, а также «вид деятельности» (В. Гумбольдт). Именно язык формирует картину мира в рамках соответствующей культуры и тем са­мым входит в систему мотивации человеческой активности. В результате в современной постклассической (или постне- классической) социогуманитарной науке приходит убежде­ние в том, что социальные явления не существуют вне их опос­редования сознанием, т.е. знаковыми формами, прежде всего, языком, с помощью которого человек описывает, объясняет и структурирует мир, категоризирует его и, благодаря этим когнитивным операциям, ориентируется в мире. Юриспру­денция - социальная (на мой взгляд - социогуманитарная, с имманентным или «неистребимым» присутствием человека) наука, поэтому она не может оставаться в стороне от мейн­стрима современного мировоззрения. Право - многомерное явление. В нем, как минимум, сосуществуют, взаимодополняя друг друга (находясь в состоянии онтологического диалога, как я пытался показать в некоторых своих публикациях) такие аспекты бытия права, как материальное и идеальное, сущее и должное и т.д. Поэтому право не существует вне знаково­го опосредования (включая интерпретацию знака), хотя и не сводится только к нему. Знаковость, по существу, пронизывает все стороны бытия права, следовательно, познание онтоло­гии права, как и более конкретных вопросов существования и функционирования правовой реальности невозможно вне и без изучения языка права. Что представляет собой этот внеш­ний формальный момент (сторона) права, как он соотносится с внутренним, содержательным моментом - вопрос принци­пиально важный для теории права и всей юридической науки. Выход в свет монографии М.В. Байтеевой - значимая веха на пути познания знаковой природы права. Значимость работы М.В. Байтеевой состоит, прежде всего, в ее замечательной ин­формативности, богатстве не только юридического, но и фило­софского и лингвистического содержания. По насыщенности идей, точек зрения, прежде всего, зарубежных (в основном, не­мецкоязычных) мыслителей, в том числе, классиков юридиче­ской мысли, с монографией М.В. Байтеевой трудно поставить рядом какую-либо из отечественных публикаций последних лет. Но более важно другое: междисциплинарность развива­емого автором подхода дает выход к новым идеям. Именно такое ощущение не покидало меня при чтении этой неза­урядной работы - постоянное возникновение «на периферии» сознания новых мыслей, когда в общем уже известное полу­чает несколько иное осмыс­ление. Одновременно воз­никает своеобразный диалог идей - автора и читателя. Не приходится сомневаться в том, что данная работа «бу­доражит ум», способствует продуцированию новых идей не только о бытии права, но и о более конкретных проблемах юридической науки. Так как исследование М.В. Байтеевой вышло тиражом 500 экз. и, в силу непонятных причин, (или понятной - издатели и дистрибьюторы плохо разбираются в рынке научных изданий) отсутствует на прилавках книжных магазинов, по крайней мере, Санкт-Петербурга, то для при­влечения внимания читающей публики стоит остановиться на кратком изложении наиболее интересных и важных положе­ний рецензируемой работы.

В работе М.В. Байтеевой 4 главы: «Право как предмет междисциплинарных исследований» (1 глава), в которой рассматривается соотношение права и структурализма, фе­номенологии и феноменологической герменевтики; «Право как событие языка» (2 глава), в которой идет речь о структуре правового языка (его семантическом и символическом уров­нях), исторической семантике права и дискурсе права; 3 глава обозначена «Право как текст» и в ней рассматриваются общие проблемы понимания текстов, критика толкования текстов права (грамматическое толкование, системно-логическое тол­кование, историческое толкование, телеологическое толкова­ние и прагматическое толкование), а также правовая аргумен­тация как метатекст; 4 глава посвящена интерпретации права, и в ней анализируется герменевтика и право (особое внимание уделяется герменевтике Х.-Г. Гадамера), право и нарратив, а также герменевтика и психоанализ. Важную роль в становле­нии анализа знаковости в социогуманитарных науках сыграла структурная лингвистика. Поэтому не случайно работа М.В. Байтеевой начинается с изложения идей структурализма как метода исследования права. К этому методу автор относит, в том числе, дискурс-анализ М. Фуко. В качестве некоторого «от­ступления» в этой связи интересно было бы порассуждать на тему судьбы структурализма в гуманитарных науках: почему он не оправдал тех ожиданий, которые ему авансировались и каковы возможности структурализма? Ограниченность струк­турализма, в частности, ознаменовало переход к постструкту­рализму и интерпретативной парадигме в социогуманитар- ной науке, тем более, что дискурс-анализ, о котором идет речь далее, - это все же выход за рамки структурализма². Современ­ная культура, - пишет М.В. Байтеева, - как показывает Фуко «основана на бинарном механизме оценки, что неизбежно от­водит человеку лишь второстепенную роль. Бескомпромисс­ность социальных норм ведет и к «бинарности» восприятия и в сфере права. Благодаря бинарному структурированию языка, дискурс права не «прозрачен» и не нейтрален. Такой дискурс, как подчеркивал М. Фуко, является местом, где сублимируют­ся сила и власть. Процесс такой сублимации зеркальным об­разом отражает дуализм пары «субъект-объект», перенесен­ный на общественные отношения. Это способствует тому, что власть формирует язык правового символизма, облегчая себе осуществление действий в политике. Нередко многие право­вые понятия регулируют жизнь в чисто негативной форме, через организацию запретов или введение контроля, которые производятся под предлогом защиты других прав. Субъект, подчиненный такому регулированию, просто исключается из процесса представления своих интересов». «Структурализм обращает также внимание на следующие моменты:

-    дискурс протекает в языке, но не идентичен языку, по­тому что репрезентация интересов связывается лишь с опреде­ленными субъектами;

-    дискурс содержит в себе «обязывание», поскольку гово­рить то, что дозволено или необходимо, обеспечивается ин­ституциональным принуждением;

-    дискурс привязан к власти, поскольку подчинен отдель­ным субъектам: видимость того кто говорит, не означает, что дискурс управляется им».

Не вдаваясь в дальнейшую дискуссию по данному во­просу, предположу, что дискурсивность права - одно из наи­более эвристически ценных направлений в постклассической юриспруденции. Далее автор переходит к лингвистическому анализу права и формулирует положения «новых теорий» о «значении», которые играют важную роль в изучении про­блем понимания, в том числе, права:

-    «значение» языкового знака выступает комплексом при­знаков понятия, состоящих в твердых социальных отношениях с определенной формой знака (Г. Брекле);

-    актуальное «значение» является языковой величиной, которая функционирует как интерсубъективный срез языка или «прототип» социальной конвенции (Т. Шипан);

-    элементы «значения» выступают как элементы созна­ния, которые не доступны непосредственному наблюдению (Т. Шипан)

-    под «содержанием» текстовых форм понимаются пси­хические феномены: слово есть символ, замещающий психи­ческое явление (Х. Кронассер).

Во втором параграфе автор анализирует феноменоло­гию как метод, который можно было бы применять к изуче­нию права. «В феноменологии опыт субъекта — это особый феномен, который связан с возможностями понимать себя и окружающий мир. Такую возможность обеспечивает субъ­ективность восприятия, которая имеет в феноменологии аб­солютный примат. По этой причине феноменологию часто называют также «морфологией» субъективности, или обра­щением к «внутреннему Я». Здесь феноменология сближается с психологией, хотя они имеют разные подходы к исследова­нию понимания». Подробно и обстоятельно рассматривает­ся феноменология права Адольфа Райнаха, Вильгельма Шап- па (идеи которого практически неизвестны в отечественной юриспруденции), а также феноменология и коммуникация. Особый интерес, на мой взгляд, представляет содержание по­следнего аспекта феноменологии права, связанный с транс­формацией исходной установки Э. Гуссерля от эгологиче- ского трансцендентализма к интерсубъективности. Большое значение для анализа коммуникации имеет феноменология, которая предлагает собственное понимание этого процесса

-   через интерсубъективность и опыт Другого. «Большое зна­чение для понимания коммуникации имеет феноменология,

-   пишет М.В. Байтеева, - которая предлагает собственное по­нимание этого процесса: через интерсубъективность и опыт Другого». Здесь же понимается принципиально важный для меня вопрос: «При каких условиях право превращается в диалог, и как соотносятся диалог и коммуникация?». Интер­субъективность, по мнению М.В. Байтеевой, интерпретирую­щей идеи Э. Гуссерля, возможна потому, что субъективный «горизонт опыта» может быть частью «общего» горизонта и процесс коммуникации понятен обоим. В таком случае мир и действительность не будут рассматриваться как исключи­тельный продукт субъективного восприятия. Понимание же другого у Э. Гуссерля, считает М.В. Байтеева, происходит на основе аппрезентации и эмпатии. «Процесс коммуникации,

-   подводит итог М.В. Байтеева, - в свете изложенного должен включать как интенцию и аппрезентацию, так и эмпатию. При соблюдении этих условий, при вербальных отношени­ях коммуникативное понимание равнозначно пониманию диалоговому; если же отношения невербальны и развивают­ся в ходе текстовой интерпретации, то коммуникативное по­нимание и диалоговое понимание отличаются друг от друга. Прием непрямой (не диалоговой) коммуникации происходит через текст, то является предметом исследования феномено­логической герменевтики». В этой связи следует заметить, что для юриспруденции не меньшее значение имеют идеи соци­альной (социологической) феноменологии - А. Щюца, П. Бер­гера, Т. Лукмана, а также символического интеракционизма, в которых проблема коммуникации получила значительное развитие. Думаю, работа М.В. Байтеевой выиграла бы, если бы в ней нашлось место для анализа идей символического инте- ракционизма и социальной феноменологии.

В параграфе, посвященном праву и феноменологиче­ской герменевтике, автор анализирует соотношение мысли и слова в герменевтике и юриспруденции, выделяя в структуре правового языка семантический и несемантический (символи­ческий) уровни. Семантический анализ, указывает М.В. Байте- ева, необходим, прежде всего, потому, что в языке часто скры­ты знания, представленные «по умолчанию». Это те знания, которые иногда называются «очевидными». Для их описания используются методы семантики признаков, которая работает циркулярно: признаки определяют понятия, а понятие вы­водится из признаков. Причина недостатков традиционной семантики лежит в том, что она не способна объяснить, как достигается понимание текста, и какие знания для этого не­обходимы. Одновременно семантика рассматривается авто­ром как важная часть интерпретации, и поэтому толкование права можно назвать аналогом лингвистического исследова­ния. «Такое исследование, с внешней стороны, можно описать так: судья ищет семантические правила, с помощью которых соединяются между собой фактические обстоятельства дела, выражение и предикаты языка, а правовые последствия слу­жат заключением, которое выводится на основании закона, се­мантических правил и описания конкретной ситуации. Такой поиск права юристы называют толкованием». В результате норма, с которой начинается толкование, не предусматрива­ет возможности развития права в ходе интерпретации. Кроме того, серьезной проблемой является неопределенность боль­шинства, например, конституционных норм, которые имеют вид абстрактных стандартов. Особо актуальным является то, справедливо отмечает М.В. Байтеева, что абстрактное право есть лишь «общий ориентир» и при его формулировке не ука­зывается, какой он должен иметь вес, и в какой мере допустим в отношении него компромисс. При этом в юриспруденции доминирует позиция, которая определяет взаимосвязь закона с волей законодателя. Возвести волю в закон, означает в право­вой науке, придать ей общеобязательное значение, юридиче­скую силу, обеспечить государственную защиту. Как правило, у юристов не возникает здесь вопросов. Но может ли быть во­обще воля у государства или народа? - задает справедливый вопрос М.В. Байтеева. «Если закон определяется волей законо­дателя, а судья выявляет его смысл, - со ссылкой на немецкого исследователя Д. Буссе задается вопросом М.В. Байтеева, - от­куда берется такая «воля» и что понимается в данном случае под «смыслом» закона? То, что волю невозможно объекти­вировать, не подлежит сомнению, а история права убеждает нас, что такие понятия выступают скорее метафорой. Сегод­ня «воля законодателя» имеет скорее риторический смысл, и идентифицировать конкретное авторство невозможно», - при­ходит она к важному выводу. Символический уровень права, по мнению М.В. Байтеевой, служит, прежде всего, тому, чтобы направлять поступки человека. Кроме того, «символическую форму» права, с ее точки зрения, можно рассматривать в ка­честве медиума, которая проясняет правовое бытие: сначала происходит оформление объектов права, затем они интеллектуально схватываются и так понимаются. «Как интерпре­тация текстов права, так и толкование правовых символов, неразрывно связана с психическими актами понимания. Это происходит через связь между знаком и экзистенцией, и за­дачей философской герменевтики, - со ссылкой на авторитет П. Рикера заявляет М.В. Байтеева, - выступает понимание «са­мого себя» с помощью понимания знака».

Несомненный интерес у историков права и историков учений о праве вызовет содержание второго параграфа второй главы «Историческая семантика права», в котором на основе методологии истории понятий Р. Козеллека рассматривается очень важный вопрос о том, как с помощью рецепции рим­ского права формируется современная юридическая терми­нологии и формирование централизованной государственной власти. В этой связи замечу, что если дополнить историю по­нятий историей политико-правового дискурса, основанной на «конструктивистско-генетической» парадигме, разработанной П. Бурдье, то объяснение возникновения централизованного государства может быть несколько иным.

Третья глава монографии посвящена рассмотрению пра­ва как текста. В ней анализируются авторская интенция и роль «читателя» текста права, изменения, происходящие при этом с текстом. Важно, что эти сугубо теоретические проблемы «адаптируются» к конкретике правоприменения и интерпре­тации текста права. В этой связи интересен следующий пас­саж: «Текст, с точки зрения фабулы или сюжета, не ограничен уровнем повествования или научной статьи, поэтому обосно­вать интерпретацию отдельных «частей», исходя из «целого» текста, практически невозможно. В литературоведении под­черкивается, что интерпретация должна идти «сквозь» текст, т.е. быть нацеленной не на язык в узком смысле слова, а на учреждение текстового «значения»(выд. в оригинале). Это оз­начает, что текст права неизменно переходит в контекст, кото­рый играет особую роль для коммуникации и создания (или рецепции) смысла, выраженного в нем. Короче говоря, право­вой текст - это не сумма правовых понятий и предложений». И далее: «... текст обнаруживает свойства интеллектуального устройства: он не только передает вложенную в него инфор­мацию извне, но и трансформирует сообщения, вырабатывает новые». Для понимания текста, утверждает М.В. Байтеева, не­обходима особая коммуникация. Коммуникативная функция текста влияет на следующие процессы:

1. общение между адресантом и адресатом, где текст вы­полняет функцию сообщения, направленного от носителя ин­формации к аудитории;
2. общение между аудиторией и культурной традицией, где текст выполняет функцию коллективной культурной па­мяти, в качестве которой рассматривается пополнение и акту­ализация информации;
3. общение читателя с самим собою, где текст актуали­зирует определенные стороны личности адресата и текст вы­ступает в роли медиатора, помогающего самоориентации и связи с метакультурными конструкциями;
4. общение читателя с текстом, где текст перестает быть лишь посредником в акте коммуникации и становится равно­правным, но автономным собеседником.

Анализируя проблему смысла текста права, автор прихо­дит к важному выводу: «После фиксации смысл текста становит­ся значением, установленным в конкретный момент. Поскольку в процессе фиксации значения текста, сфера «ноэмы» отсутствует, следовательно, доступ к смыслу права непосредственно из «тек­ста» невозможен. Смысл устанавливается через конкретную реф­лексию, которая отличается от абстрактной рефлексии тем, что субъект применяет к себе то, что изложено в тексте («вставляет себя в ситуацию текста» — выражение П. Рикёра). Так субъект познает себя в различных условиях, которые излагает текст, и через такое «познание себя» приходит к пониманию текста». «В отличие от фиксированных «текстов» «языковое событие»,

-    далее пишет автор, - совершаемое в рамках диалога, имеет прямое, демонстративное отношение к внешнему миру и пере­дается партнерами в ходе ситуации общения. Функция общения является важнейшей функцией системы отношений. По сути, классический диалог всегда организован в режиме «вопрос — от­вет». Переход к «наддиалоговым» отношениям, когда, например, требуется сообщение, намерение передать свои мысли другим, предпосылает вербализацию мыслей, которые требуют прямых, непосредственных отношений. В связи с приведенной точкой зрения замечу, что интерпретация текста, предполагающая при­нятие точки зрения Другого, на мой взгляд, и есть диалог - «вну­тренний диалог» по М.М. Бахтину. Так понимаемый диалог вы­ражается в вопросах - ответах, которые можно задавать не только другому человеку, но и автору текста, даже истории (прошлому), как полагал А.Я. Гуревич.

Несомненный интерес у юриста вызовет прочтение пара­графа 2 третьей главы, посвященного критике толкования тек­стов права. В ней анализируются грамматическое толкование, системно-логическое толкование, историческое толкование, те­леологическое толкование и прагматическое толкование. «Оправдана ли характеристика, данная еще К. Ф. фон Савиньи юридической деятельности по толкованию права как «филоло­гического метода»? И еще один вопрос: является ли, с точки зре­ния канонов языкознания, судебное решение в строгом смысле грамматическим толкованием? Факты нам говорят об ином. На­пример, ссылка на «общее употребление» языка имеет в виду не столько практику эмпирического употребления языка, сколько представления правовой науки о том, что такое интерпретация, поскольку понятия и дефиниции права часто выступают осно­вой принятия правовых решений. С точки зрения знаний о язы­ке, такие абстрактные понятия как «справедливость» или «об­щее благо», не только далеки от повседневного обнаружения, но в принципе не объективируемы. Поэтому анализ граммати­ческого уровня правовых текстов можно было бы назвать в луч­шем случае вспомогательным методом установки значения в процессе разъяснения семантики понятий. Могут ли тексты за­кона, решения, суждения, комментарии, или специальная ли­тература, которые сами постоянно являются объектом интер­претации, определять правила употребления правового языка? Не направлены ли дефиниции или даже системные аспекты права, подлежащие интерпретации, на определенный, уже завания, даже внутри отдельного слова, если в нем диалогически сталкиваются два голоса ... Наконец, диалогические отношения возможны и к своему собственному высказыванию в целом, к от­дельным его частям и к отдельному слову в нем, если мы как-то отделяем себя от них, говорим с внутренней оговоркой, занимаем дистанцию по отношению к ним, как бы ограничиваем или раз­дваиваем свое авторство». - Бахтин М.М. Эстетика словесного твор­чества. - М., 1979. - С. 213-214.

данный смысл?», - задает справедливые вопросы М.В. Байтее­ва. И делает вывод: «... смысл ищется в текстах, вместо того быть результатом такого поиска. /./ Поэтому лингвистические про­блемы права обнаруживают себя уже на грамматическом уров­не, и методы правового толкования нуждаются в обновлении теории толкования. Основные вопросы юридических методов толкования, и сама сущность той деятельности, которая ориен­тирована на принятие правовых решений, касаются, в основ­ном, дословности правовых текстов. Таким образом, анализ права, какими бы методами он не осуществлялся, как правило, ограничивается грамматической поверхностью языка». Си­стемно-логическое толкование связывается автором с анализом иерархической структуры системы права, построенной по принципу «вертикали». Центральной точкой системной «пира­миды» выступает «верхняя норма», которая наделяется соглас­но логике всего строения высшей юридической силой. Пробле­мы такого строения системы возникают вследствие того, что существует несколько уровней, неравнозначных по своему зна­чению и свойствам. Деформация возникает, прежде всего, в ре­зультате асимметрии из-за приоритета воздействия «сверху вниз» и ослабления связи в обратном направлении. Понимание этих проблем поможет критически отнестись к системному подходу в организации права, который организует толкование в зависимости от принципов права и их верховенства в право­вой системе. Особая проблема возникает при толковании ис­ходного принципа системы права - принципа справедливости в силу его этической нагруженности и, я бы добавил, «сущност­ной оспоримости». «Юрист, задаваясь вопросом о справедливо­сти закона, неизбежно стоит перед этической проблемой, что определяет необходимость установления связи между правом и системой ценностей общества», - отмечает М.В. Байтеева. Ос­новная проблема исторического толкования, по мнению М.В. Байтеевой, связана с оппозицией «объективного» и «субъ­ективного» подходов к интерпретации права. Приверженцы «объективного учения» всегда хотят найти исторического зако­нодателя в цели «автора воли», на основании которой должно осуществляться дальнейшее правовое регулирование. Такой принцип связанности судьи законом может служить убеди­тельным аргументом только тогда, если верить в то, что эта цель всегда присутствует в тексте. Поэтому приверженцы «субъек­тивного учения» о толковании делают вывод о том, что постулат связанности судьи законом ошибочен, и правильнее опираться на связь текста с интерпретатором. Наиболее спорным видом интерпретации права, полагает автор, является «телеологиче­ского» толкование, или толкование по цели закона. В праве, по­лагает М.В. Байтеева со ссылкой на немецкого ученого Ф. Мюл­лера, всегда заложены «противоречия» между объективной целью закона и субъективной целью законодателя. Организато­ром «значений» в праве выступает его структура, которая «наво­дит» содержание права на фиксированный «смысл». Структура правового текста как бы выступает носителем «значения», транспортируя его на разные уровни системы, и в случае интер­претации права ищется цель права, которая определяется как его смысл. По мнению Ф. Мюллера, необходимо постоянно ис­кать связь между такими элементами как: сфера регулирова­ния; сфера действия нормы; «программа» нормы; правила ре­гулирования; программа «текста» нормы; решение отдельного случая. Все эти элементы направлены на регулирование отношений, где могут возникнуть конфликтные ситуации. Поэтому правовое регулирование, по Мюллеру, несет в себе идею об аб­страктном наблюдении за конфликтом различных «целей» в праве. Принципиально важным представляется следующий вывод М.В. Байтеевой: «В отличие от мнений юристов, для линг­вистов непреложным фактом является то, что интерпретация текста всегда отпечатана субъективным знанием и пониманием языка, опытом коммуникации, горизонтом смысла и возмож­ной интенцией значения автора, если не целиком определена ими. Хотя теория и методика лингвистических дисциплин на­целена на достижение максимально возможной объективности в толковании текста, все же господствует мнение о том, что «объективное толкование» в строгом смысле слова (т.е. раскры­тие его «действительного» значения) недостижимо. Смысл тек­ста в ходе его интерпретации постоянно развивается, т.е. изме­няется горизонт значений и употребление языка в ходе происходящей интерпретации. Поэтому нет потребности в установлении границы между интерпретациями действитель­но исторического смысла текста и смысла, отклоняющегося или требующего рецепции». Прагматика, по мнению лингвистов, рассматривает текст как целенаправленное социальное дей­ствие адресанта, который формулирует коммуникативное на­мерение с учетом ситуации общения, общей стратегии речево­го поведения и конкретных тактик взаимодействия с адресатом. С позиций прагматики М.В. Байтеева снова рассматривает оп­позицию «объективного» и «субъективного» подходов к толко­ванию права. Сторонники «объективной теории» толкования в подавляющем большинстве верят в то, что «закон разумнее, чем его создатель и однажды вступив в силу, существует как бы сам по себе». Независимость и самостоятельность текстовых про­дуктов вытекает из учения об интерпретации, которое соответ­ствует такому пониманию текста, где значение языкового выра­жения, и «смысл» текста есть объективная сущность. Независимость и самостоятельность текстовых продуктов выте­кает из учения об интерпретации, которое соответствует тако­му пониманию текста, где значение языкового выражения, и «смысл» текста есть объективная сущность. Юридические дис­куссии о «действительном» содержании текста, отмечает М.В. Байтеева, которое предпосылает «правильное значение» права и, таким образом, несомненную правильность интерпретации, игнорируют важные знания о языке. Тот, кто резервирует для текста «определенное содержание», открывающее возможно­сти для интерпретации, фактически отказывается от признания конкурирующих видов толкования. Именно их П. Рикёр назы­вает «конфликтом интерпретаций». Если текст закона подчиня­ет объективному содержанию «автора», отмечает М.В. Байтее­ва, то отрицается субъективный характер всякой интерпретации. Если субъективность подчиняется только определенной кон­венции, то понимание через «содержание мыслей автора», и со­ответственно, цель регулирования, вообще невозможны. В этом аспекте, «дословность» права не может поддерживаться и опи­раться на подчинение определенным мотивам и намерениям, которые в тексте «непрозрачны». Таким образом, «содержание» мыслей или «воли автора» права, представленных и легализо­ванных текстом, не могут восприниматься напрямую, и язык не обладает способностью отражать то, что скрывается за словами. Ко всему прочему, «объективное учение» о толковании должно учитывать тот факт, что ни закон, ни его внутреннее содержание не статичны: они имеют прошлое, они жизненны и изменяемы, а значит, должны приспосабливаться к обстоятельствам. Смысл закона является частью правопорядка и поэтому принимает участие в его постоянном преобразовании, реорганизации и единстве. В параграфе, посвященном правовой аргументации, рассматриваются категориальная аргументация права и аргу­ментация права с помощью логики, а также семантические тро­пы права. При этом постулируется, что правовая наука, претен­дующая на выработку обоснованных и организованных знаний о праве, должна выполнить ряд требований, которые предъяв­ляет сегодня наука к текстам. В числе таких требований автор выделяет следующие: интенциональность и воспринимаемость текста, ситуативность и информативность текста, интертексту­альность и когерентность (связность) содержания. Тем самым обеспечивается легитимность права как текста. Это чрезвычай­но важная проблема современной юридической теории, до­стойная отдельного рассмотрения. Со ссылкой на Ю. Хабермаса утверждается, что нормы становятся эффективными, если меж­ду ожиданием поведения и культурной трансляцией существу­ет взаимная связь, и в этом смысле право становится «прагмати­чески» легитимным. Социологический подход к праву позволяет легитимировать все действия, которые направляются общепризнанными правилами поведения. В этой связи нельзя не признать совершенно верным утверждение М.В. Байтеевой, что право становится действенным не с помощью связи с авто­ритетом власти или принципами и идеалами, а через прагма­тические отношения свободы и самоопределения лица. В то же время «прагматическая» (или социальная) легитимность права дополняется, как показывает Р. Алекси, моральной и формаль­но-юридической. Проблемам интерпретации права посвящено 4  глава монографии М.В. Байтеевой. Она начинается с рассмо­трения соотношения герменевтики и права. При этом особое внимание уделяется герменевтике Х.-Г. Гадамера. Понимание для Гадамера оказывается частным случаем применения чего- то всеобщего к конкретной и особенной ситуации. В отличие от традиционного понимания, понимание Гадамера имеет про­дуктивный характер: смысл текста субъект выводит сам. Метод такого понимания состоит в разработке предварительного про­екта сказанного текстом, который пересматривается постоянно. «Исходя из того, что постоянно присутствует в голове исследо­вателя, герменевтическое мышление никогда не бывает линей­ным и формальным, оно всегда диалоговое, круговое, неотъем­лемо связанное с объективным содержанием исследуемого объекта», - цитирует Гадамера М.В. Байтеева. На основе анали­за идей Гадамера М.В. Байтеева делает важный вывод: горизонт понимания интерпретатора всегда индивидуален, хотя и отпе­чатан традицией. Интерпретатор должен соотнести текст со своим прежним пониманием вещей и своей конкретной ситуа­цией, если он хочет иметь доступ к смыслу сказанного. Таким образом, вне индивидуальной ситуации понимания интерпре­татора смысла текста не существует.

По поводу приводимой на страницах монографии по­лемики (она в разных интерпретациях присутствует в рабо­те М.В. Байтеевой неоднократно) хотелось бы высказать соб­ственное соображение. Постклассическая наука по большому счету снимает дихотомию объективное/субъективное в пользу интресубъективного. Поэтому формирование значения текста права - это персональная, индивидуальная (т.е. субъективная) деятельность человека, «первичный произвол» (по термино­логии П. Бурдье, заимствовавшего эту формулировку у Б. Паскаля), который благодаря статусу субъекта, конструирующего значение, приобретает общеобязательность. Тем самым субъ­ективный момент трансформируется в объективный. В этом состоит «амнезия» происхождения правовой инновации или объективация, реификация и, в конечном счете, институцио­нализация первичного действия. Этот процесс хорошо описан в социальной феноменологии и теории социальных представ­лений. По большому счету, значение правового текста можно рассматривать как содержание социального представления, формирующегося и воспроизводящегося практиками лю­дей - носителей статуса субъектов права. «Субъективность интерпретатора, - со ссылкой на Гадамера указывает М.В. Байтеева, - не просто внешний момент процесса понимания, но она является сущностным моментом для понимания: субъ­ективность - это место, откуда происходит понимание. Таким образом, практическая разумность, как особый вид знаний, неотделима от субъекта в отличие от знаний - навыков; она всегда связана с личностью действующего, и достигается са­мим действующим через опыт. Никакие научные знания не могут заменить практическую разумность. Опыт имеет значе­ние для интерпретатора, так как он достигает знания практи­ческой разумности только на основании опыта и прохождение через многообразие жизненных ситуаций. Поэтому (Гадамер) интерпретация - это особый вид знаний: знание себя и знание для себя». В этой связи нельзя не вспомнить точку зрения П. Бурье, который полагал, что практика - это «особая, нелоги­ческая логика». Поэтому прав Р. Познер, утверждающий, что логика занимает весьма ограниченное место в юридической практике. Ориентация герменевтики Гадамера на практиче­скую разумность подчеркивает диалоговый характер понима­ния, открывающего доступ к смыслу сказанного в тексте. Это отличает гадамеровскую герменевтику от прежних моделей герменевтики, которые ориентированы на модель теории или обычной техники толкования. Отсюда чрезвычайно важный вывод автора состоит в том, что «.готовность интерпретатора ставить под вопрос собственный пред-суждения о вещах про­исходит через диалог с текстом. Результатом диалога с текстом становится интерпретация, которая достигается в результате понимания сказанного в тексте. Такой диалог должен приво­дить к «новому», не предопределенному заранее, пониманию, и зависеть от вопросов интерпретатора. Поэтому интерпрета­тор достигает «конца» интерпретации тогда, когда он получа­ет ответ на свои вопросы. С совершенствованием вопросов ин­терпретация текста никогда не достигает конца». (С. 204-205) В этой же главе рассматривается соотношение права и нарра­тива, герменевтики и психоанализа. Сторонник экзистенци­ального анализа права найдет множество интересных рассуж­дений на последних страницах книги. В частности, автором поднимается вопрос об отношениях теоретических знаний о праве и правового «жизненного мира». Если мы неотделимы от жизненного мира, в чем убеждает нас постклассическая на­ука, то любое структурирование в теории означает разруше­ние «переживания» мира в сознании человека, полагает М.В. Байтеева. Смысл в таком понимании - это всегда принадлеж­ность конкретного субъекта и никакой теорией смысл не мо­жет быть объективирован. Искать смысл права можно лишь экзистенциально - «исходя из себя». Только через такую рефлексию существует возможность «преодолевать» суще­ствующие проблемы, принимать собственное решение, под­чиняться правилам добровольно. Пока социальная практика и правовая наука фокусируется на обобщенных «значениях» объекта, происходит игнорирование его значимости для чело­века. Только через такую рефлексию существует возможность «преодолевать» существующие проблемы, принимать соб­ственное решение, подчиняться правилам добровольно. Пока социальная практика и правовая наука фокусируется на обоб­щенных «значениях» объекта, происходит игнорирование его значимости для человека.(С. 232) Включение жизненного мира человека в правовую реальность - важный шаг на пути форми­рования антропоцентричной теории права.

Квинтессенцией работы М.В. Байтеевой служит емкое за­ключение, достойное приведения в полном объеме: «Если по­нимание - это пункт встречи с языком, создание ситуации, с которой действительно начинается рефлексия, то правопони- мание должно иметь собственный профиль. Эскиз этого про­филя автор позволит себе представить следующими тезисами:

Тезис 1: Под «текстом» права можно понимать как соб­ственно текст (представление/описание), так и квазитекст (дей­ствие/событие), которые в равной мере подлежат оценке.

Тезис 2: Текст/квазитекст не может применяться без учета понимания его субъектом.

Тезис 3: Понимание права субъектом есть собственное внутреннее переживание, когда субъект «вставляет» себя в текст/квазитекст, понимает его и делает выбор, исходя из соб­ственных возможностей.

Тезис 4: Внешнее выражение понимания/внутреннего пе­реживания права должно протекать в рамках коммуникатив­ной практики языка, где есть возможность для последующего выражения/ общения и доступного восприятия/ оценки.

Тезис 5: Оценка текста/квазитекста не может иметь фик­сированного значения или содержать готовый результат».

Можно, конечно, привести массу других интересных, оригинальных и чрезвычайно важных идей из рецензируемой работы. Однако уже сказанного вполне достаточно, чтобы со­ставить обще мнение о незаурядном исследовании М.В. Бай­теевой знаковой природы права. Несомненно, новым словом в отечественной юриспруденции является не только анализ язы­ковой формы права, и семиотического правопонимания, но и анализ смысла и значения текста права, дискурсивности права, правовой аргументации, содержания интерпретации права. В качестве же пожелания автору на будущее выскажу два сооб­ражения. Во-первых, более четко формулировать авторскую позицию по поводу обсуждаемых вопросов: обозначать свой подход к правопониманию, текстуальности и дискурсивности права. Это связано с тем, что право, текст и дискурс, как и знак, смысл, значение в современной науке трактуются неоднознач­но. Во-вторых, для дальнейших исследований данной темы (а автор, уверен, не остановится на достигнутом) мне видится наиболее перспективным междисциплинарный подход к рас­смотренным проблемам с позиций практического «поворота», психолингвистики, социолингвистики и когнитивной лингви­стики, постструктурализма, в частности, критического дискурс- анализа, неориторики - с позиций постклассической парадиг­мы.

Честнов И. Л. – доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ, профессор кафедры гос.-прав. дисциплин СПб юридического института (филиала) Академии Генеральной прокуратуры РФ